Ну а младший брови в кучку

В Уставе черным по белому сказано: рано или поздно любой мастер получает Заказ. Настал этот день и для меня.
   Заказчику было лет шесть. Он сидел, положив подбородок на прилавок, и наблюдал, как “Венксинг” копирует ключ от гаража. Мама Заказчика в сторонке щебетала по сотовому.
   – А вы любой ключик можете сделать? – спросил Заказчик, разглядывая стойку с болванками.
   – Любой, – подтвердил я.
   – И такой, чтобы попасть в детство?
   Руки мои дрогнули, и “Венксинг” умолк.
   – Зачем тебе такой ключ? – спросил я. – Разве ты и так не ребенок?
   А сам принялся лихорадочно припоминать, есть ли в Уставе ограничения на возраст Заказчика. В голову приходил только маленький Вольфганг Амадей и ключ к музыке, сделанный зальцбургским мастером Крейцером. Но тот ключ заказывал отец Вольфганга…
   – Это для бабы Кати, – сказал мальчик. – Она все вспоминает, как была маленькая. Даже плачет иногда. Вот если бы она могла снова туда попасть!
   – Понятно, – сказал я. – Что же, такой ключ сделать можно, – я молил Бога об одном: чтобы мама Заказчика продолжала болтать по телефону. – Если хочешь, могу попробовать. То есть, если хотите… сударь.
   Вот елки-палки. Устав предписывает обращаться к Заказчику с величайшим почтением, но как почтительно обратиться к ребенку? “Отрок”? “Юноша”? “Ваше благородие”?
   – Меня Дима зовут, – уточнил Заказчик. – Хочу. А что для этого нужно?
   – Нужен бабушкин портрет. Например, фотография. Сможешь принести? Завтра?
   – А мы завтра сюда не придем.
   Я совсем упустил из виду, что в таком нежном возрасте Заказчик не пользуется свободой передвижений.
   – Долго еще? – Мама мальчика отключила сотовый и подошла к прилавку.
   – Знаете, девушка, – понес я ахинею, от которой у любого слесаря завяли бы уши, – у меня для вашего ключа только китайские болванки, завтра подвезут немецкие, они лучше. Может, зайдете завтра? Я вам скидку сделаю, пятьдесят процентов!
   Я отдал бы годовую выручку, лишь бы она согласилась.

Наш инструктор по высшему скобяному делу Куваев начинал уроки так: “Клепать ключи может каждый болван. А Заказ требует телесной и моральной подготовки”.
   Придя домой, я стал готовиться. Во-первых, вынес упаковку пива на лестничную клетку, с глаз долой. Употреблять спиртные напитки во время работы над Заказом строжайше запрещено с момента его получения. Во-вторых, я побрился. И, наконец, мысленно повторил матчасть, хоть это и бесполезно. Техника изготовления Заказа проста как пробка. Основные трудности, по словам стариков, поджидают на практике. Толковее старики объяснить не могут, разводят руками: сами, мол, увидите.
   По большому счету, это справедливо. Если бы высшее скобяное дело легко объяснялось, им бы полстраны занялось, и жили бы мы все припеваючи. Ведь Пенсия скобяных дел мастера – это мечта, а не Пенсия. Всего в жизни выполняешь три Заказа (в какой момент они на тебя свалятся, это уж как повезет). Получаешь за них Оплату. Меняешь ее на Пенсию и живешь безбедно. То есть, действительно безбедно. Пенсия обеспечивает железное здоровье и мирное, благополучное житье-бытье. Без яхт и казино, конечно, – излишествовать запрещено Уставом. Но вот, например, у Льва Сергеича в дачном поселке пожар был, все сгорело, а его дом уцелел. Чем такой расклад хуже миллионов?
   Можно Пенсию и не брать, а взамен оставить себе Оплату. Такое тоже бывает. Все зависит от Оплаты. Насчет нее правило одно – Заказчик платит, чем хочет. Как уж так получается, не знаю, но соответствует такая оплата… в общем, соответствует. Куваев одному писателю сделал ключ от “кладовой сюжетов” (Бог его знает, что это такое, но так это писатель называл). Тот ему в качестве Оплаты подписал книгу: “Б. Куваеву – всех благ”. Так Куваев с тех пор и зажил. И здоровье есть, и бабки, даже Пенсия не нужна.
   Но моральная подготовка в таких условиях осуществляется со скрипом, ибо неизвестно, к чему, собственно, готовиться. Запугав себя провалом Заказа и санкциями в случае нарушения Устава, я лег спать. Засыпая, волновался: придет ли завтра Дима?

Дима пришел. Довольный. С порога замахал листом бумаги.
   – Вот!
   Это был рисунок цветными карандашами. Сперва я не понял, что на нем изображено. Судя по всему, человек. Круглая голова, синие точки-глаза, рот закорючкой. Балахон, закрашенный разными цветами. Гигантские, как у клоуна, черные ботинки. На растопыренных пальцах-черточках висел не то портфель, не то большая сумка.
   – Это она, – пояснил Дима. – Баба Катя. – И добавил виновато: – Фотографию мне не разрешили взять.
   – Вы его прямо околдовали, – заметила Димина мама. – Пришел вчера домой, сразу за карандаши: “Это для дяди из ключиковой палатки”.
   – Э-э… благодарю вас, сударь, – сказал я Заказчику. – Приходите теперь через две недели, посмотрим, что получится.
   На что Дима ободряюще подмигнул.

“Ох, и лопухнусь я с этим Заказом”, – тоскливо думал я. Ну да ладно, работали же как-то люди до изобретения фотоаппарата. Вот и мы будем считывать биографию бабы Кати с этого так называемого портрета, да простит меня Заказчик за непочтение.
   Может, что-нибудь все-таки считается? неохота первый Заказ запороть…
   Для считывания принято использовать “чужой”, не слесарный, инструментарий, причем обязательно списанный. Чтобы для своего дела был не годен, для нашего же – в самый раз. В свое время я нашел на свалке допотопную пишущую машинку, переконструировал для считывания, но еще ни разу не использовал.
   Я медленно провернул Димин рисунок через вал машинки. Вытер пот. Вставил чистый лист бумаги. И чуть не упал, когда машинка вздрогнула и клавиши бодро заприседали сами по себе: “Быстрова Екатерина Сергеевна, род. 7 марта 1938 года в пос. Болшево Московской области…”
   Бумага прокручивалась быстро, я еле успел вставлять листы. Где училась, за кого вышла замуж, что ест на завтрак… Видно, сударь мой Дима, его благородие, бабку свою (точнее, прабабку, судя по году рождения) с натуры рисовал, может, даже позировать заставил. А живые глаза в сто раз круче объектива; материал получается высшего класса, наплевать, что голова на рисунке – как пивной котел!
   Через час я сидел в электричке до Болшево. Через три – разговаривал с тамошними стариками. Обдирал кору с вековых деревьев. С усердием криминалиста скреб скальпелем все, что могло остаться в поселке с тридцать восьмого года – шоссе, камни, дома. Потом вернулся в Москву. Носился по распечатанным машинкой адресам. Разглядывал в музеях конфетные обертки конца тридцатых. И уже собирался возвращаться в мастерскую, когда в одном из музеев наткнулся на шаблонную военную экспозицию с похоронками и помятыми котелками. Наткнулся – и обмер.
   Как бы Димина бабушка ни тосковала по детству, вряд ли ее тянет в сорок первый. Голод, бомбежки, немцы подступают… Вот тебе и практика, ежкин кот. Еще немного, и запорол бы я Заказ!
   И снова электричка и беготня по городу, на этот раз с экскурсоводом:
   – Девушка, покажите, пожалуйста, здания, построенные в сорок пятом году…

На этот раз Заказчик пришел с бабушкой. Я ее узнал по хозяйственной сумке.
   – Баб, вот этот дядя!
   Старушка поглядывала на меня настороженно. Ничего, я бы так же глядел, если бы моему правнуку забивал на рынке стрелки незнакомый слесарь.
   – Вот Ваш ключ, сударь.
   Я положил Заказ на прилавок. Длинный, с волнистой бородкой, тронутой медной зеленью. Новый и старый одновременно. Сплавленный из металла, памяти и пыли вперемешку с искрошенным в муку Диминым рисунком. Выточенный на новеньком “Венксинге” под песни сорок пятого.
   – Баб, смотри! Это ключик от детства. Правда!
   Старушка надела очки и склонилась над прилавком. Она так долго не разгибалась, что я за нее испугался. Потом подняла на меня растерянные глаза, синие, точь-в-точь как на Димином рисунке. Их я испугался еще больше.
   – Вы знаете, от чего этот ключ? – сказала она тихо. – От нашей коммуналки на улице Горького. Вот зазубрина – мы с братом клад искали, ковыряли ключом штукатурку. И пятнышко то же…
   – Это не тот ключ, – сказал я. – Это… ну, вроде копии. Вам нужно только хорошенько представить себе ту дверь, вставить ключ и повернуть.
   – И я попаду туда? В детство?
   Я кивнул.
   – Вы хотите сказать, там все еще живы?
   На меня навалилась такая тяжесть, что я налег локтями на прилавок. Как будто мне на спину взгромоздили бабы-катину жизнь, и не постепенно, год за годом, а сразу, одной здоровой чушкой. А женщина спрашивала доверчиво:
   – Как же я этих оставлю? Дочку, внучек, Диму?
   – Баб, а ты ненадолго! – закричал неунывающий Дима. – Поиграешь немножко – и домой.
   По Уставу, я должен был ее “проконсультировать по любым вопросам, связанным с Заказом”. Но как по таким вопросам… консультировать?
   – Екатерина Сергеевна, – произнес я беспомощно, – Вы не обязаны сейчас же использовать ключ. Можете вообще его не использовать, можете – потом. Когда захотите.
   Она задумалась.
   – Например, в тот день, когда я не вспомню, как зовут Диму?
   – Например, тогда, – еле выговорил я.
   – Вот спасибо Вам, – сказала Екатерина Сергеевна. И тяжесть свалилась с меня, испарилась. Вместо нее возникло приятное, острое, как шабер, предвкушение чуда. Заказ выполнен, пришло время Оплаты.
   – Спасибо скажите Диме, – сказал я. – А мне полагается плата за работу. Чем платить будете, сударь?
   – А чем надо? – спросил Дима.
   – Чем изволите, – ответил я по Уставу.
   – Тогда щас, – и Дима полез в бабушкину сумку. Оттуда он извлек упаковку мыла на три куска, отодрал один и, сияя, протянул мне. – Теперь вы можете помыть руки! Они у вас совсем черные!
   – Дима, что ты! – вмешалась Екатерина Сергеевна, – Надо человека по-хорошему отблагодарить, а ты…
   – Годится, – прервал я ее. – Благодарю Вас, сударь.
   Они ушли домой, Дима – держась за бабушкину сумку, Екатерина Сергеевна – нащупывая шершавый ключик в кармане пальто.
   А я держал на ладони кусок мыла. Что оно смоет с меня? Грязь? Болезни? Может быть, грехи?
   Узнаю сегодня вечером.

(с) Калинчук Елена Александровна, конкурс Блэк Джек
Заметка Скобяных дел мастер