Она даже бровью не повела и когда
Ворошилов, который все еще продолжал стоять неподвижно и стройно, сохраняя прежнее, несколько горделивое достоинство осанки, знаменательно опустил глаза, нахмурился и промычал что-то сквозь зубы… но не отказался; а Литвинов подумал: “Что же! проделаем и это, благо время есть”. Бамбаев взял его под руку, но, прежде чем направился в кофейную, кивнул пальцем Изабелле, известной цветочнице Жокей-клуба: ему вздумалось взять у ней букет. Но аристократическая цветочница не пошевельнулась; да и с какой стати было ей подходить к господину без перчаток, в запачканной плисовой куртке, пестром галстухе и стоптанных сапогах, которого она и в Париже-то никогда не видала?
Тогда Ворошилов в свою очередь кивнул ей пальцем. К нему она подошла, и он, выбрав в ее коробке крошечный букет фиалок, бросил ей гульден. Он думал удивить ее своею щедростью; но она даже бровью не повела и, когда он от нее отвернулся, презрительно скорчила свои стиснутые губы. Одет Ворошилов был очень щегольски, даже изысканно, но опытный глаз парижанки тотчас подметил в его туалете, в его турнюре, в самой его походке, носившей следы разновременной военной выправки, отсутствие настоящего, чистокровного “шику”.
Усевшись у Вебера в главной зале и заказав обед, знакомцы наши вступили в разговор. Бамбаев громко и с жаром потолковал о высоком значении Губарева, но скоро умолк и, шумно вздыхая и жуя, хлопал стакан за стаканом. Ворошилов пил и ел мало, словно нехотя, и, расспросив Литвинова о роде его занятий, принялся высказывать собственные мнения… не столько об этих занятиях, сколько вообще о различных “вопросах”…
Он вдруг оживился и так и помчался, как добрый конь, лихо и резко отчеканивая каждый слог, каждую букву, как молодец-кадет на выпускном экзамене, и сильно, но не в лад размахивая руками. С каждым мгновением он становился все речистей, все бойчей, благо никто его не прерывал: он словно читал диссертацию или лекцию. Имена новейших ученых, с прибавлением года рождения или смерти каждого из них, заглавия только что вышедших брошюр, вообще имена, имена, имена – дружно посыпались с его языка, доставляя ему самому высокое наслаждение, отражавшееся в его запылавших глазах. Ворошилов, видимо, презирал всякое старье, дорожил одними сливками образованности, последнею, передовою точкой науки; упомянуть, хотя бы некстати, о книге какого-нибудь доктора Зауэрбенгеля о пенсильванских тюрьмах или о вчерашней статье в “Азиатик джернал” о Ведах и Пуранах (он так и сказал: “Джернал”, хотя, конечно, не знал по-английски) – было для него истинною отрадой, благополучием. Литвинов слушал его, слушал и никак не мог понять, какая же, собственно, его специальность? То он вел речь о роли кельтийского племени в истории, то его уносило в древний мир, и он рассуждал об эгинских мраморах, напряженно толковал о жившем до Фидиаса ваятеле Онатасе, который, однако, превращался у него в Ионатана и тем на миг наводил на все его рассуждение не то библейский, не то американский колорит; то он вдруг перескакивал в политическую экономию и называл Бастиа дураком и деревяшкой, “не хуже Адама Смита и всех физиократов…” – “Физиократов! – прошептал ему вслед Бамбаев… – Аристократов?..” Между прочим, Ворошилов вызвал выражение изумления на лице того же самого Бамбаева небрежно и вскользь кинутым замечанием о Маколее, как о писателе устарелом и уже опереженном наукой; что же до Гнейста и Риля, то он объявил, что их стоит только назвать, и пожал плечами. Бамбаев также плечами пожал.
“И все это разом, безо всякого повода, перед чужими, в кофейной, размышлял Литвинов, глядя на белокурые волосы, светлые глаза, белые зубы своего нового знакомца (особенно смущали его эти крупные сахарные зубы да еще эти руки с их неладным размахом), – и не улыбнется ни разу; а со всем тем, должно быть, добрый малый и крайне неопытный…”
Ворошилов угомонился, наконец; голос его, юношески звонкий и хриплый, как у молодого петуха, слегка порвался… Кстати ж, Бамбаев начал декламировать стихи и опять чуть не расплакался, что произвело впечатление скандала за одним соседним столом, около которого поместилось английское семейство, и хихиканье за другим: две лоретки обедали за этим вторым столом с каким-то престарелым младенцем в лиловом парике. Кельнер принес счет; приятели расплатились.
– Ну, – воскликнул Бамбаев, грузно приподнимаясь со стула, – теперь чашку кофе, и марш! Вон она, однако, наша Русь, – прибавил он, остановившись в дверях и чуть не с восторгом указывая своей мягкой, красною рукой на Ворошилова и Литвинова… – Какова?
“Да, Русь”, – подумал Литвинов; а Ворошилов, который уже опять успел придать лицу своему сосредоточенное выражение, снисходительно улыбнулся и слегка щелкнул каблуками.
Минут через пять они все трое поднимались вверх по лестнице гостиницы, где остановился Степан Николаевич Губарев… Высокая стройная дама в шляпке с короткою черною вуалеткой проворно спускалась с той же лестницы и, увидав Литвинова, внезапно обернулась к нему и остановилась, как бы пораженная изумлением. Лицо ее мгновенно вспыхнуло и потом так же быстро побледнело под частой сеткой кружева; но Литвинов ее не заметил, и дама проворнее прежнего побежала вниз по широким ступеням.
IV
– Григорий Литвинов, рубашка-парень, русская душа, рекомендую, – воскликнул Бамбаев, подводя Литвинова к человеку небольшого роста и помещичьего склада, с расстегнутым воротом, в куцей куртке, серых утренних панталонах и в туфлях, стоявшему посреди светлой, отлично убранной комнаты, – а это, – прибавил он, обращаясь к Литвинову, – это он, тот самый, понимаешь? Ну, Губарев, одним словом.
Литвинов с любопытством уставился на “того самого”. На первый раз он не нашел в нем ничего необыкновенного. Он видел перед собою господина наружности почтенной и немного туповатой, лобастого, глазастого, губастого, бородастого, с широкою шеей, с косвенным, вниз устремленным взглядом. Этот господин осклабился, промолвил: “Ммм… да… это хорошо… мне приятно…” – поднес руку к собственному лицу и, тотчас же, повернувшись к Литвинову спиной, ступил несколько раз по ковру, медленно и странно переваливаясь, как бы крадучись.
У Губарева была привычка постоянно расхаживать взад и вперед, то и дело подергивая и почесывая бороду концами длинных и твердых ногтей. Кроме Губарева, в комнате находилась еще одна дама в шелковом поношенном платье, лет пятидесяти, с чрезвычайно подвижным, как лимон желтым лицом, черными волосиками на верхней губе и быстрыми, словно выскочить готовыми глазами, да еще какой-то плотный человек сидел, сгорбившись, в уголку.
– Ну-с, почтенная Матрена Семеновна, – начал Губарев, обращаясь к даме и, видно, не считая нужным знакомить ее с Литвиновым, – что бишь вы начали нам рассказывать?
Дама (ее звали Матреной Семеновной Суханчиковой, она была вдова, бездетная, небогатая, и второй уже год странствовала из края в край) заговорила тотчас с особенным, ожесточенным увлечением:
– Ну, вот он и является к князю, и говорит ему: Ваше сиятельство, говорит, вы в таком сане и в таком звании, говорит, что вам стоит облегчить мою участь? Вы, говорит, не можете не уважать чистоту моих убеждений! И разве можно, говорит, в наше время преследовать за убеждения? И что ж, вы думаете, сделал князь, этот образованный, высокопоставленный сановник?
– Ну, что он сделал? – промолвил Губарев, задумчиво закуривая папироску. Дама выпрямилась и протянула вперед свою костлявую правую руку с отделенным указательным пальцем.
– Он призвал своего лакея и сказал ему: “Сними ты сейчас с этого человека сюртук и возьми себе. Я тебе дарю этот сюртук!”
– И лакей снял? – спросил Бамбаев, всплеснув руками.
– Снял и взял. И это сделал князь Барнаулов, известный богач, вельможа, облеченный особенною властью, представитель правительства! Что ж после этого еще ожидать?
Все тщедушное тело г-жи Суханчиковой тряслось от негодования, по лицу пробегали судороги, чахлая грудь порывисто колыхалась под плоским корсетом; о глазах уже и говорить нечего: они так и прыгали. Впрочем, они всегда прыгали, о чем бы она ни говорила.
Источник
“Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь”
XXXVII часть
Предыдущая часть
Начало
https://www.firestock.ru/category/peoples
Из всей семьи только Ольга Павловна была посвящена в планы сына выдать невоспитанную девку за соседа, и с самого начала относилась к этой затее скептически. Не такой Сергей Петрович человек, чтобы поставить свое благополучие под угрозу, сдавшись в плен сомнительных прелестей этой девицы. Уж лучше бы ее сын собаку из будущего притащил, ей Богу. Такой позор, такой позор. А что если узнают остальные?
Ольга Павловна с юных лет с уважением и благоговением относилась к миссии, возложенной на ее семью, а так же на остальные особенные семьи, разбросанные, как по всей Российской Империи, так и миру, которых она не видела в глаза, но заранее восхищалась и преклонялась. Спасение человечества от его собственных заблуждений, ошибок и случайностей, виной которых было все тоже человеческое скудоумие и слабость – что может быть благороднее!
Ознакомившись подробнейшим образом с всеобщей историей «особенных» семейств, она была несколько разочарована, впервые увидев Александра Николаева, за которого ей предопределено было выйти замуж. Не так она представляла героя своих грез и фантазий. Но благодаря отличному воспитанию, Ольга и бровью не повела ни до замужества, ни после, когда убедилась в ничтожности своего супруга.
В душе она считала его недостойным быть тем, кем он являлся, но как благовоспитанная жена гнала от себя подобные мысли, посвящая все время и отдавая все силы воспитанию сыновей (чтобы выросли, не дай Бог, такими как папенька, а истинным хранителями заявленного хода человеческого бытия).
В Марии Игоревне она сразу почувствовала угрозу. И эта угроза была связана не только с возможным скандалом, который непременно разразится, когда остальные узнают о допущенной Андреем оплошности.
Нет, было в этой девице что-то такое, из-за чего Ольга Павловна, не задумываясь, решилась на преступление против своей души и приказала Егору избавить их семью от присутствия Марии Игоревны любым («ну, ты же понимаешь, о чем я?) способом.
-Егор, я разочарована, – убранная к ужину, Ольга Павловна стояла возле большого зеркала, отражавшего её величественно строгую и внушающую трепет несмотря на рост, фигуру, но смотрела не на себя, а на крепостного, который сжавшись возле двери, как огромный лохматый пёс, мял в руках картуз, не смея поднять виноватых глаз на хозяйку.
-Ну, что же ты молчишь? Через пару дней прибудут важные для нашей семьи господа. Я не знаю, чего ожидать от этой девицы. Она не нужна здесь.
Егор согласно закивал, но ответить ему было нечего.
-Ступай. И запомни – у тебя всего три дня. Потом уже поздно будет.
***
Бархатов, немного удивлённый внезапным приглашением от не особо гостеприимных Николаевых, прибыл даже чуть раньше, чем было оговорено. Не желая показать хозяевам свое нетерпение и даже, можно сказать любопытство, он попридержал коня вблизи имения, чтобы ровно к шести заехать во двор.
Сбросив поводья конюху, он по-юношеский бодро взбежал на крыльцо, придав себе степенности уже в вестибюле, где лакей протянул руки, чтобы принять у Бархатова плащ.
Сергей Петрович пригласил волосы, одернул сюртук и посмотрел на себя в зеркало.
Наружность Бархатов имел заметную. Лет ему было не более сорока семи, но седина ещё не коснулась его роскошных каштановых волос и не менее шикарных усов – тайного предмета его гордости, за которыми он ухаживал едва ли не лучше, чем за покойной женой, когда та ещё ходила в потенциальных невестах.
Фигуру на государственной службе Бархатов не потерял, а лёгкая статность в районе талии придавала его облику значительности.
-Сергей Петрович, – услышал Бархатов за спиной голос старшего сына покойного Александра Петровича – Простите, что заставил вас ждать. Но мне поздно сообщили, что вы уже прибыли.
-Прибыл, прибыл, – закивал Бархатов, все ещё гадая, зачем молодому Николаеву потребовалось приглашать его в гости? Друзьями или даже хорошими соседями они не были, у общих знакомых лишь раскланивались издали. Что-то тут не чисто.
Вопрос был снят сам собой, когда ему представили Марию Игоревну Глинскую, дальнюю родственницу хозяев (что особо подчеркнул Андрей Александрович).
Девица немедленно привлекала внимание разборчивого в женском поле Бархатова яркой нездешней внешностью, стройностью фигуры, широкими плодородными бедрами, манящими полуопущенными глазами и прочими дамскими прелестями, которыми природа, не скупясь, наградила родственницу Николаевых.
В последствии за славным ужином, состоящим из череды блюд, которые сменяя друг друга ставили на стол безмолвные вышколенные лакеи, и прекрасным вином (а уж в чем, в чем, а в вине Бархатов толк знал!) Сергей Петрович усилил свое первое благоприятное впечатление от Глинской изысканностью ее манер, умением поддержать почти любую беседу (эта дамочка разбиралась даже в политике, что особенно его впечатлило), и в меру скромным нравом.
А уже под конец, за кофе и бокалом отменного коньяка, когда Мария Игоревна сменила за фортепьяно сестру Николаева Анну Александровну, Бархатов, вконец пораженный талантами и достоинствами Глинской, разомлел, раздобрел и даже не сразу сообразил, что чудесный вечер подошел к концу и пора бы и честь знать.
Единственное, что вызывало в его голове некоторые вопросы – это необыкновенная молчаливость семейства Николаевых, удивленные взгляды, которыми обменивались мать и дочь, проступающая сквозь безупречную вежливость Андрея Александровича недовольство и откровенная неприязнь к его, Бархатова, особе со стороны самого юного Николаева — Алексея.
-Благодарю, Андрей Александрович за прекрасный вечер! Наслаждался каждой минутой, – искренне сказал Сергей Петрович, надевая в вестибюле плащ.
-Безмерно счастлив, что вам понравилось, Сергей Петрович, – склонил голову Николаев.
Ну, вот – опять! Бархатов был готово поклясться, что Андрей Александрович отчего-то рассержен, причем едва ли не на него.
-Да, кстати, – уже в дверях спросил Бархатов. Как бы между прочем. Очень так естественно у него получилось. – Родственница ваша — Мария Игоревна… свободна ли? Или сосватана уже?
Николаев напрягся. Больших усилий стоило ему сохранить невозмутимое выражение лица.
-Пока нет, – коротко ответил он вдруг осипшим голосом. – Совершенно свободна.
-Ну и хорошо, – повеселел Бархатов, коснулся краев шляпы и покинул странный дом с двойственным чувством удовлетворения и недоумения.
Продолжение
Источник
Источник: pixabay.com
Актёр. Рассказ. Финал.
Начало
Предыдущая глава
Три месяца спустя.
Таня сидела на берегу Чёрного моря в уютном прибрежном кафе и задумчиво смотрела на голубую гладь, наблюдая за отдыхающими. Напротив Тани расположилась её верная подруга Ирина. Обе девушки наслаждались последними днями отдыха, который они по-настоящему заслужили. После неудавшегося свидания с Анатолием, Тане пришлось дождаться конца учебного года и начала летних каникул, чтобы улететь на курорт, но ожидание определено того стоило.
Подруги долго не могли решить, куда же им отправиться, и рассматривали все варианты, включая экзотические острова. Но в конце концов Таня и Ира остановили свой выбор на проверенной Турции, забронировав пятизвездочный отель.
Девушки не прогадали: отдых удался на славу. Таня была уверена, что она ещё долго будет вспоминать вкусную еду, тёплое море и ласковое солнце.
– Жаль, что все так быстро закончилось, да? – с легкой грустью задала вопрос Ира.
Таня рассмеялась в ответ.
– Ничего себе, быстро! Да мы тут уже почти целый месяц бездельничаем!
– А я бы ещё месяцок так побездельничала, – размечталась Ира, – ей Богу, не жизнь, а сказка!
Таня хотела было сказать, что подобная сказка может очень быстро надоесть, но приготовленные слова застряли у неё в горле. По набережной, не сводя глаз со столика, где сидели подруги, уверенно шёл Фёдор под руку с какой-то девушкой.
Судорожно вздохнув, Таня заметалась на месте. Ей совершенно не хотелось общаться с бывшим молодым человеком, и Танино воображение вовсю рисовало планы отступления. Но было поздно: Фёдор уже заметил знакомые лица.
– Что случилось, Тань? – Ира забеспокоилась, – на тебе лица нет! Плохо стало что ли?
Таня неуверенно кивнула, не сводя глаз с приближающегося Фёдора. Ира, проследив за взглядом подруги, мгновенно поняла, в чём дело.
– Расслабься, – шикнула Ирина, похлопав Таню по руке, – и не тушуйся. Ты прекрасно выглядишь. Всё будет нормально.
И Таня, вняв словам подруги, действительно расслабилась. Она оценивающе посмотрела на подошедшего Фёдора и вежливо улыбнулась.
– Привет! – весело поздоровался актёр, – вот так встреча, да?
Таня и Ира синхронно кивнули.
– Да, неожиданный поворот событий, – спокойно заметила Таня и перевела взгляд на спутницу Фёдора, – ты нас не представишь?
– Конечно-конечно! – “опомнился” мужчина и, обняв молча стоящую рядом худенькую блондинку за плечи, торжественно заявил, – это Лиза. Моя невеста.
Высказывшись, Фёдор внимательно посмотрел на Таню в ожидании её реакции. Но к удивлению актёра девушка ни на секунду не изменилась в лице.
– Очень приятно, Татьяна, – Таня приветливо улыбнулась Лизе, – и примите мои поздравления.
– Спасибо, – Лиза улыбнулась в ответ и поинтересовалась, – а откуда вы знаете Федю?
– Учились вместе, – спокойно парировала Таня.
Её слова были не совсем ложью. За прошедшие годы и Таня, и Фёдор действительно многому научились и стали абсолютно другими, разными людьми из разных миров. Впервые в жизни Татьяна чётко поняла, что их расставание никогда не было ошибкой. Но глядя на Лизу, девушка почувствовала лёгкую грусть.
Лиза напоминала Тане её саму несколько лет назад. Робкая, тихая, она с полным обожанием смотрела на Фёдора, боясь вымолвить лишнее слово. Точно так же, как и Таня в прошлом.
А Федя тем временем без устали болтал о том, о сем.
– Кстати, – вдруг заметил актёр, – Инга и Егор переехали в Германию.
– Да ну? – Таня была удивлена, но подозревая о причинах переезда, задала интересующий её вопрос, – это всё из-за состояния Егора?
Фёдор кивнул.
– Лечение в России не помогло, – пояснил актёр, – состояние ухудшалось. Пару недель назад Инга связалась с клиникой в Германии, и они согласились взять Егора. Но… Честно говоря, не думаю, что ему там чем-то помогут. Надеюсь лишь, что рано или поздно Инга это поймёт.
Таня взохнула. Она была не согласна со словами Фёдора. Девушка видела Ингу всего несколько раз в жизни, но этого ей хватило, чтобы понять, что такая мать, как Инга, никогда не отступится от своего ребёнка. Но спорить с Федей Таня не стала.
– Может, закажем ещё по коктейлю? – вдруг предложил мужчина. Несмотря на то, что рука его крепко сжимала руку Лизы, Федя не мог отвести взгляд от Тани. Ещё бы, ведь Таня с момента их последней встречи ужасно изменилась. И в этой шикарной, высокой, ухоженной зеленоглазой шатенке, Федя с трудом узнавал ту серую мышку, которой когда-то была Таня.
Но дело было не только во внешних переменах. Каким-то непостижимым образом Федя чувствовал внутренние изменения в Тане: её характер, стойкость, силу духа и рассудительность. Тогда, в больнице, куда Таню привезли после избиения, девушка тоже повела себя в нетипичной для неё манере, согласившись принять деньги Инги. Но тогда Федя решил, что подобное поведение было жестом отчаяния, желанием доказать себе и окружающим, что она не сломалась после тяжелого испытания.
Теперь же Федя понимал, что ошибался. Таня действительно стало другой. И актёру было ужасно интересно узнать побольше об этой “новой” Тане. Понять, чем она живёт, какие у нее планы.
– По коктейлю так по коктейлю, – весело ответила Ира, – за встречу так сказать.
Таня не возражала и даже открыла меню, чтобы выбрать напиток. Но тут молодые люди услышали тихое, но твёрдое “нет”.
В недоумении троица обернулась на источник звука, которым оказалась мягко улыбающаяся Лиза.
– Врачи не рекомендуют Феде употреблять алкоголь, – вежливо пояснила девушка и, посмотрев на актёра, добавила, – можем заказать тебе сок. И не забудь, тебе еще сегодня на процедуры.
После слов своей невесты, Федя обреченно кивнул и как-то сник.
– Да, любимая, ты права, – тихо отозвался актёр, – наверное нам пора вернуться в отель.
Лиза явно обрадовалась ответу Фёдора. Девушке совсем не нравилось общество “старых друзей” её жениха. Лиза была неглупой девушкой, она прекрасно понимала, что с одной из этих подруг, Татьяной, у её мужчины явно что-то было в прошлом.
Но ведь именно Лиза своей любовью, лаской и заботой вернула Фёдора к нормальной жизни после нервного срыва. Именно благодаря Лизе, Федор, на радость зрителям, вернулся к работе.
Несмотря на свой юный возраст, Лиза, будучи воплощением женственности и нежности, была еще и умелым манипулятором. Своими действиями она мастерски привила Феде чувство долга перед ней. И теперь с удовольствием вила веревки из актёра. И нельзя сказать, что Федя был против.
Вежливо попрощавшись, Федя бросил на Таню печальный взгляд, но девушка и бровью не повела. А когда парочка удалилась, Таня присвистнула.
– Эта дамочка оказалось железной леди. А я-то поначалу подумала, что она невинная овечка.
– Это уж точно, – хмыкнула Ира, подзывая официанта (она решила, что коктейль всё-таки не помешает), – но знаешь, что я тебе скажу, подруга? Она мне даже понравилась! Ведь с такими мужиками, как Федька, без ежовых рукавиц никуда!
Конец.
Дорогие читатели! Подошел к концу мой очередной рассказ, но если честно, для меня эта концовка слегка спонтанна. Дело в том, что до следующего понедельника у меня не будет возможности (скорее всего) что-то писать на канале. И дабы не мучить читателей отсутствием продолжения я решила закончить этот рассказ. Закончила я его так, как и планировала, но несколько раньше, чем хотелось бы. В связи с этим, хочу спросить у вас: кажется ли вам рассказ незавершенным? Хотели ли бы вы вторую часть, если да, то про каких именно героев или события?
Спасибо всем за отзывы, лайки и комментарии!
Всех люблю❤
Источник