Марфа задумалась мрачно сдвинула брови мне бы конца войны дождаться
Пока ставили сено по дальним речкам, под горой, на домашнем хлопотали Степан Андреянович да Настя.
Сначала было руки опускались: нет народа. Во всем наволоке с утра до вечера топтались несколько женчонок. А тут, как на грех, еще поломалась косилка. Пришлось вызвать с Синельги Мишку Пряслина, — тот за несколько дней на своей машине исколесил целые версты.
На гребь вывели всех поголовно — старых и малых. Древнюю старуху Еремеевну, которая уже и счет годам потеряла, привезли на телеге далеко ходить она не могла, а грабли в руках еще держались.
В двадцатых числах июля Степану Андреяновичу и Насте подкатило неожиданное счастье. Ночью из Росох выехала группа Софрона Игнатьевича и на следующее утро, не ожидая распоряжений правления, вся целиком вышла на домашнее.
Под горой стало людно, как до войны. Правда, иного работничка надо под ногами разглядывать, — того и гляди, загребешь вместе с сеном, но зато было весело и шумно. Женщины — кто помоложе — принарядились: так уж исстари повелось, что, когда убирали домашнее, одевались как о празднике.
Работали без «перекура» — торопились. С самого утра начало молодить-перекрывать тучками, в воздухе стояла духота, парило. Над головами низко носились стрижи, и ребятишки с криком, постоянно вскидывая кверху грабли, пытались их подшибить. Женщины, мокрые, потные, подхлестываемые угрозой дождя, бегали от сеновала к сеновалу, на ходу подхватывали охапки, укладывали в копны. Матери, если под руку попадался зазевавшийся малец, между делом давали подзатыльника, назидательно приговаривая: «Не считай ворон, не маленький».
И все таки убрать всю луговину не удалось. Из накатившейся тучки хлобыстнуло, как градом.
Сгребальщики — и малый и старый — сыпанули кто куда: кто забрался под копну, кто нашел пристанище под кустами. Марфа Репишная, моложавая Дарья, Варвара и еще несколько женок, прикрывая головы платами, кинулись к ближайшему зароду — высокому стогу длинной кладки. Запыхавшаяся Марфа, добежав до развороченной копны, придвинутой к самому зароду, свалилась замертво. Остальные, вытирая мокрые лица, отряхиваясь, выгребая труху из-за ворота, стали пристраиваться возле нее. Старая Василиса, перед тем как сесть, перекрестилась, умиленно сказала:
— Дождик грибной. Может, хоть гриба бог даст. Одна Варвара не спешила забиться в сенную духоту. Она стояла под дождем, закинув кверху мокрое, по-детски счастливое лицо, и блаженно потягивалась разгоряченным телом.
— Женки, женки! Любо-то как… — взвизгивала она от удовольствия. — Я как росой умоюсь… Смотрите-ко, смотрите! — вдруг с изумлением зашептала она, приседая и шлепая себя по мокрым бедрам. — Бригадир-то наш… Не наробился…
Возле соседнего зарода, саженях в ста от женщин, дометывая копну, орудовал вилами Степан Андреянович — без шапки, рубаха без пояса. Огромные, раскосмаченные охапки сена то и дело взлетали кверху. Мишка Пряслин, Настя и Наденька, которая уже неделю не расставалась с граблями, вьюном кружились вокруг него, загребали остатки.
— Эй, бригадир, на перекур! — закричала Варвара.
— Захотела чего, Степана не знаешь! — проворчала, приподнявшись, Марфа и снова завалилась в сено.
— Знамо, Степонька, — с уважением сказала Василиса. — О прошлом годе попросила берестяной коробки — на крыльце висит. Дай, говорю, Макаровна, по ягоды сходить. «Нет, говорит, не дам этой коробки». Жалко, говорю? «Нет, говорит, я в этой коробке сына родила». Как, говорю, в коробке? «А так, говорит, с пожни шла да на болоте за домами и родила. В этой самой коробке и домой принесла».
— Беда какая! — удивилась Дарья. — Сам до упаду робил и жену хотел в гроб вколотить.
— Дак ведь, Дарьюшка, — живо вступилась за Степана Андреяновича Василиса, — слыхала, с чего житье-то его начиналось? Не с родителевых капиталов пошел.
Варвара, краем уха прислушиваясь к разговору, поморщилась: ну, теперь разведут скучищу… Выгибаясь, она расправила плечи, так что косточки хрустнули, и, игриво притопывая ногой, запела:
Мужичка бы нам подали
Вот тогда б мы зажили…
— Варуха, бес, — сонно заворчала Марфа, — опять тебя затрясло…
Благочестивая Василиса встала, строго поджала постные губы:
— Срамница… пятница сегодня — нет того, чтобы о божественном… — И, тяжело переставляя свои старые ноги, на ходу крестясь, пошла на другой конец зарода.
Варвара с пресерьезным видом поклонилась ей, как послушница игуменье, и первая прыснула со смеху. Женки заворочались, заулыбались. Марфа, сердитая, злая (не дала, змея, соснуть), резко поднялась, села:
— Ох, Варуха, Варуха… И чего в тебе мужики нашли — всю жизнь липнут. Баба как баба. Только что на месте усидеть не можешь — тебя как чирей всю жизнь точит.
— Хлеб один, да вкус не один, Марфинька, — под одобрительный смешок ответила Варвара.
— Иди ты со своим хлебом…
— Я, Марфинька, знаешь какая? — не уступала Варвара. — Захочу — сам леший захохочет. Не веришь?
Она шагнула к Марфе и вдруг со смехом, дурачась, набросилась на нее, опрокинула навзничь.
— Куча, куча мала!.. — заголосили женки. Марфа, барахтаясь в сене, скинула с себя Варвару, села на нее верхом и, тяжело дыша, побагровевшая, пристыженная, начала отвешивать ей по мягкому месту.
Варвара придушенно визжала, извиваясь под Марфой, сучила ногами.
— Варка, Варка, бесстыдница… — упрашивала, трясясь от смеха, Дарья. — Не заголяй ноги — старика моего перепугаешь.
Наконец Марфа, отведя свою душеньку, отпустила ее. Та легко встала, начала ощупывать бока.
— Ну как, довольна? — ухмыльнулась Марфа.
— Еще как довольна-то, Марфа Павловна! Меня так-то ни один мужик не обнимывал. Марфушка! — воскликнула Варвара, снова подступая к ней: — И почто бог из тебя мужика не сделал?
Марфа с неподдельным ужасом замахала руками:
— Бог надо мной сжалился. Не то бы ты с шеи с моей не слезала.
— А я и так не слезу.
И Варвара ухватила Марфу за шею, прижалась к ней мокрым телом. Та лениво и нехотя оттолкнула ее и, брезгливо скривив губы, с усталостью сказала:
— Отстань, смола… Я весь век об этом не думала, а теперь поздно.
Она задумалась, мрачно сдвинула брови:
— Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться… Досыта! — добавила она с ожесточением.
В наступившей тишине кто-то вздохнул:
— Хоть бы со ржаным…
— Нет, с белым! — упрямо повторила Марфа и таким взглядом поглядела на женок, точно готова была разорвать каждого, кто осмелился бы лишить ее этой надежды.
И те согласно закивали:
— С белым, с белым, Марфинька…
— Варка, Варка, — дернула Варвару за подол Дарья. — О мужике горевала идет…
Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:
— Вот как, вот как вышагивает!
— Головушку-то как петух несет.
— Еще бы экой кусок урвал.
— Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра…
Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, — прямо напоказ, — голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.
— Женишок! Приворачивай на перепутье! — дружно, на разные голоса закричали женки.
Николаша развел руками, показал на кожаную сумку: некогда, мол, по машинной части спешу, но когда женки снова закричали, снизошел — повернул к зароду.
Дарья, едва он приблизился, скаля белые зубы, выпалила:
— Про тебя, Миколай, говорим. Дивимся, как ты эдаку девку улестил.
Николаша, пытаясь скрыть довольную улыбку, тоном опытного человека ответил:
— Любовь — дело известное…
— Верно, верно, Колька, — подмигнула ему Варвара, — любовь не картошка.
— А у тебя, Миколай, губа не дура: знаешь, чье поле топтать. Небось на наш картофельник не позарился, на служащую потянуло.
— Да и он не у пня стоит — мастеровой. Видишь, сумочку какую завел.
— Портфель это, глупая, — не знаешь.
Николаша стоял, переминаясь с ноги на ногу, повертывал то туда, то сюда мокрою, в жидких косицах голову и был рад-радешенек. Он все принимал за чистую монету.
— Свадьбу играть будете але как? — допытывались женки.
— Свадьбу? Они свадьбу-то который месяц играют. Верно, Миколай?
— Ну народ, попадешь на ваши зубы… — покрутил головой Николаша, сдерживая довольную улыбку, и хотя он мог бы пробыть на таких зубах сколько угодно, он все же решил не терять своего достоинства; перекинул на другое плечо сумку с брякнувшим инструментом и, выпрямившись, зашагал по назначению.
Женки, провожая его глазами, снова принялись перемывать косточки.
— Выбрала Олена муженька. А нос-то задирала, форсу то сколько было…
— А чего? За эдаким еще лучше. Под башмаком держать будет.
— Да ведь он супротив ее…
— Ничего, — трезво рассудила тощая чернявая бабенка, — пойдут робятища соки-то повысосут. Я, бывало, в кожу не помещалась, а сейчас, вишь, шкилет один.
— И что это за наказанье такое нашему брату? — разжалобилась ее соседка. В муках рожаешь, день и ночь трясешься над ними, а вырастишь — сердцем изойдешь. А на войну угонят — о, горюшко! Как подумаешь иной раз — зверю последнему позавидуешь.
— Не ты первая позавидовала, — живо перебила ее моложавая Дарья. Слыхала, как бабы справедливости искали? — Она насмешливо, но с опаской покосила глаз на Марфу.
— Ну? — заерзала Варвара.
— Как же! — усмехнулась Дарья. — Было делов. По всей земле взбунтовались: «Рожать не будем! За что такую несправедливость терпим?» Ну а кому пожалуешься? Разве что богу. А пойди попробуй доберись до него. Сидит за облаками — молитвы-то наши не больно доходят. Думали, думали — надумали: вышку строить надо. Высоченная вышка получилась, в самое небо упирается. Долго ли такой оравой. Ну а кто полезет? Все гамузом? Какая же вышка выдержит? Спорили, ругались — выбрали председателем Дуньку. Отчаянная была бабенка, такая же, как ты, Варка. Полезла наша Авдотьюшка, добралась до самого господа бога…
— Василиса! — закричала Варвара, приподнимаясь. — Иди скорее: о божественном зачали…
Чернявая женчонка, еще недавно жаловавшаяся на бабью участь, улыбаясь ткнула Варвару в бок. Остальные зашикали:
— Уже ты, бес, не перебивай!
— Ну, дак добралась, говорю, Дунька до самого бога. — Дарья опять повела насмешливым глазом в сторону Марфы. — Тот обрадовался: первый живой человек на небе, — не знает, чем и угощать — райские яблочки, яства всякие… О земле начал выспрашивать. А Дунька, злющая-презлющая, отдышаться не может. Нет, думает, ты мне зубы-то не заговаривай, не за тем на такую высь подымалась, да прямо к делу: «Что же ты, говорит, господи, такую несправедливость развел? Как зверей — дак холишь, от всякого воспитанья детей освободил, а на нас эко взвалил — света божьего не видим». А бог-то — на то он и бог — знал, к чему клонит Дунька. «Дак ведь, голубушка, говорит, звери-то знаешь как… раз в году нюхаются. А вы на дню, бесстыдницы, сколько раз грешите. Ну-ко, говорит, вспомни про себя». Дуньке и крыть нечем. «Хочешь, говорит, сделаю, как у зверей? Заведу меж вас такие порядки. Это в моей власти». У Дуньки голова кругом. «Уже, говорит, господи, подожди — я с бабами посоветуюсь…» Ну, нагнулась к дыре, через которую влезла. «Бабы, кричит, слыхали, что бог-то предлагает? Соглашаться ли?» А те в один голос: «Дунька, не соглашайся! Условия неподходящи…»
Последние слова Дарьи потонули в хохоте. Из-под ближайших копен приподнялись любопытные головы.
Марфа сурово на всех посмотрела.
— Взбесились, кобылы! У тебя язык поворачивается, — накинулась она на Дарью, — в бабки годишься!..
Дождь меж тем перестал, опять стало припекать. Степан Андреянович уже снова суетился возле своего стога.
Через некоторое время, когда женки немного успокоились, Варвара с пресерьезным видом заметила:
— А ведь она, бабы, права…
— То-то! Я всегда права! — уверенно сказала Марфа.
Варвара с лукавым смирением опустила голову:
— Я говорю, Дунька-то, председательница, права…
— Охо-хо-хо-о-о!.. — опять впокатушку покатились женки.
Марфа, гневная, распаленная, схватила длинную хворостину:
— Сдурели! Хоть бы ее-то постыдились… — По лугу, ярко освещенному солнцем, бежала к ним Настя.
И женщины, завидев ее, разом смолкли. Даже Варвара и та постаралась принять благопристойный вид, начала закручивать волосы.
Источник
– Беда какая! – удивилась Дарья. – Сам до упаду робил и жену хотел в гроб вколотить.
– Дак ведь, Дарьюшка, – живо вступилась за Степана Андреяновича Василиса, – слыхала, с чего житье-то его начиналось? Не с родителевых капиталов пошел.
Варвара, краем уха прислушиваясь к разговору, поморщилась: ну, теперь разведут скучищу… Выгибаясь, она расправила плечи, так что косточки хрустнули, и, игриво притопывая ногой, запела:
Мужичка бы нам подали
Вот тогда б мы зажили…
– Варуха, бес, – сонно заворчала Марфа, – опять тебя затрясло…
Благочестивая Василиса встала, строго поджала постные губы:
– Срамница… пятница сегодня – нет того, чтобы о божественном… – И, тяжело переставляя свои старые ноги, на ходу крестясь, пошла на другой конец зарода.
Варвара с пресерьезным видом поклонилась ей, как послушница игуменье, и первая прыснула со смеху. Женки заворочались, заулыбались. Марфа, сердитая, злая (не дала, змея, соснуть), резко поднялась, села:
– Ох, Варуха, Варуха… И чего в тебе мужики нашли – всю жизнь липнут. Баба как баба. Только что на месте усидеть не можешь – тебя как чирей всю жизнь точит.
– Хлеб один, да вкус не один, Марфинька, – под одобрительный смешок ответила Варвара.
– Иди ты со своим хлебом…
– Я, Марфинька, знаешь какая? – не уступала Варвара. – Захочу – сам леший захохочет. Не веришь?
Она шагнула к Марфе и вдруг со смехом, дурачась, набросилась на нее, опрокинула навзничь.
– Куча, куча мала!.. – заголосили женки. Марфа, барахтаясь в сене, скинула с себя Варвару, села на нее верхом и, тяжело дыша, побагровевшая, пристыженная, начала отвешивать ей по мягкому месту.
Варвара придушенно визжала, извиваясь под Марфой, сучила ногами.
– Варка, Варка, бесстыдница… – упрашивала, трясясь от смеха, Дарья. – Не заголяй ноги – старика моего перепугаешь.
Наконец Марфа, отведя свою душеньку, отпустила ее. Та легко встала, начала ощупывать бока.
– Ну как, довольна? – ухмыльнулась Марфа.
– Еще как довольна-то, Марфа Павловна! Меня так-то ни один мужик не обнимывал. Марфушка! – воскликнула Варвара, снова подступая к ней: – И почто бог из тебя мужика не сделал?
Марфа с неподдельным ужасом замахала руками:
– Бог надо мной сжалился. Не то бы ты с шеи с моей не слезала.
– А я и так не слезу.
И Варвара ухватила Марфу за шею, прижалась к ней мокрым телом. Та лениво и нехотя оттолкнула ее и, брезгливо скривив губы, с усталостью сказала:
– Отстань, смола… Я весь век об этом не думала, а теперь поздно.
Она задумалась, мрачно сдвинула брови:
– Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться… Досыта! добавила она с ожесточением.
В наступившей тишине кто-то вздохнул:
– Хоть бы со ржаным…
– Нет, с белым! – упрямо повторила Марфа и таким взглядом поглядела на женок, точно готова была разорвать каждого, кто осмелился бы лишить ее этой надежды.
И те согласно закивали:
– С белым, с белым, Марфинька…
– Варка, Варка, – дернула Варвару за подол Дарья. – О мужике горевала идет…
Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:
– Вот как, вот как вышагивает!
– Головушку-то как петух несет.
– Еще бы экой кусок урвал.
– Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра…
Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, – прямо напоказ, – голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.
– Женишок! Приворачивай на перепутье! – дружно, на разные голоса закричали женки.
Николаша развел руками, показал на кожаную сумку: некогда, мол, по машинной части спешу, но когда женки снова закричали, снизошел – повернул к зароду.
Дарья, едва он приблизился, скаля белые зубы, выпалила:
– Про тебя, Миколай, говорим. Дивимся, как ты эдаку девку улестил.
Николаша, пытаясь скрыть довольную улыбку, тоном опытного человека ответил:
– Любовь – дело известное…
– Верно, верно, Колька, – подмигнула ему Варвара, – любовь не картошка.
– А у тебя, Миколай, губа не дура: знаешь, чье поле топтать. Небось на наш картофельник не позарился, на служащую потянуло.
– Да и он не у пня стоит – мастеровой. Видишь, сумочку какую завел.
– Портфель это, глупая, – не знаешь.
Николаша стоял, переминаясь с ноги на ногу, повертывал то туда, то сюда мокрою, в жидких косицах голову и был рад-радешенек. Он все принимал за чистую монету.
– Свадьбу играть будете але как? – допытывались женки.
– Свадьбу? Они свадьбу-то который месяц играют. Верно, Миколай?
– Ну народ, попадешь на ваши зубы… – покрутил головой Николаша, сдерживая довольную улыбку, и хотя он мог бы пробыть на таких зубах сколько угодно, он все же решил не терять своего достоинства; перекинул на другое плечо сумку с брякнувшим инструментом и, выпрямившись, зашагал по назначению.
Женки, провожая его глазами, снова принялись перемывать косточки.
– Выбрала Олена муженька. А нос-то задирала, форсу то сколько было…
– А чего? За эдаким еще лучше. Под башмаком держать будет.
– Да ведь он супротив ее…
– Ничего, – трезво рассудила тощая чернявая бабенка, – пойдут робятища соки-то повысосут. Я, бывало, в кожу не помещалась, а сейчас, вишь, шкилет один.
– И что это за наказанье такое нашему брату? – разжалобилась ее соседка. В муках рожаешь, день и ночь трясешься над ними, а вырастишь – сердцем изойдешь. А на войну угонят – о, горюшко! Как подумаешь иной раз – зверю последнему позавидуешь.
– Не ты первая позавидовала, – живо перебила ее моложавая Дарья. Слыхала, как бабы справедливости искали? – Она насмешливо, но с опаской покосила глаз на Марфу.
– Ну? – заерзала Варвара.
– Как же! – усмехнулась Дарья. – Было делов. По всей земле взбунтовались: “Рожать не будем! За что такую несправедливость терпим?” Ну а кому пожалуешься? Разве что богу. А пойди попробуй доберись до него. Сидит за облаками – молитвы-то наши не больно доходят. Думали, думали – надумали: вышку строить надо. Высоченная вышка получилась, в самое небо упирается. Долго ли такой оравой. Ну а кто полезет? Все гамузом? Какая же вышка выдержит? Спорили, ругались – выбрали председателем Дуньку. Отчаянная была бабенка, такая же, как ты, Варка. Полезла наша Авдотьюшка, добралась до самого господа бога…
Источник
– Отстань, смола… Я весь век об этом не думала, а теперь поздно.
Она задумалась, мрачно сдвинула брови:
– Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться… Досыта! добавила она с ожесточением.
В наступившей тишине кто-то вздохнул:
– Хоть бы со ржаным…
– Нет, с белым! – упрямо повторила Марфа и таким взглядом поглядела на женок, точно готова была разорвать каждого, кто осмелился бы лишить ее этой надежды.
И те согласно закивали:
– С белым, с белым, Марфинька…
– Варка, Варка, – дернула Варвару за подол Дарья. – О мужике горевала идет…
Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:
– Вот как, вот как вышагивает!
– Головушку-то как петух несет.
– Еще бы экой кусок урвал.
– Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра…
Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, – прямо напоказ, – голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.
– Женишок! Приворачивай на перепутье! – дружно, на разные голоса закричали женки.
Николаша развел руками, показал на кожаную сумку: некогда, мол, по машинной части спешу, но когда женки снова закричали, снизошел – повернул к зароду.
Дарья, едва он приблизился, скаля белые зубы, выпалила:
– Про тебя, Миколай, говорим. Дивимся, как ты эдаку девку улестил.
Николаша, пытаясь скрыть довольную улыбку, тоном опытного человека ответил:
– Любовь – дело известное…
– Верно, верно, Колька, – подмигнула ему Варвара, – любовь не картошка.
– А у тебя, Миколай, губа не дура: знаешь, чье поле топтать. Небось на наш картофельник не позарился, на служащую потянуло.
– Да и он не у пня стоит – мастеровой. Видишь, сумочку какую завел.
– Портфель это, глупая, – не знаешь.
Николаша стоял, переминаясь с ноги на ногу, повертывал то туда, то сюда мокрою, в жидких косицах голову и был рад-радешенек. Он все принимал за чистую монету.
– Свадьбу играть будете але как? – допытывались женки.
– Свадьбу? Они свадьбу-то который месяц играют. Верно, Миколай?
– Ну народ, попадешь на ваши зубы… – покрутил головой Николаша, сдерживая довольную улыбку, и хотя он мог бы пробыть на таких зубах сколько угодно, он все же решил не терять своего достоинства; перекинул на другое плечо сумку с брякнувшим инструментом и, выпрямившись, зашагал по назначению.
Женки, провожая его глазами, снова принялись перемывать косточки.
– Выбрала Олена муженька. А нос-то задирала, форсу то сколько было…
– А чего? За эдаким еще лучше. Под башмаком держать будет.
– Да ведь он супротив ее…
– Ничего, – трезво рассудила тощая чернявая бабенка, – пойдут робятища соки-то повысосут. Я, бывало, в кожу не помещалась, а сейчас, вишь, шкилет один.
– И что это за наказанье такое нашему брату? – разжалобилась ее соседка. В муках рожаешь, день и ночь трясешься над ними, а вырастишь – сердцем изойдешь. А на войну угонят – о, горюшко! Как подумаешь иной раз – зверю последнему позавидуешь.
– Не ты первая позавидовала, – живо перебила ее моложавая Дарья. Слыхала, как бабы справедливости искали? – Она насмешливо, но с опаской покосила глаз на Марфу.
– Ну? – заерзала Варвара.
– Как же! – усмехнулась Дарья. – Было делов. По всей земле взбунтовались: “Рожать не будем! За что такую несправедливость терпим?” Ну а кому пожалуешься? Разве что богу. А пойди попробуй доберись до него. Сидит за облаками – молитвы-то наши не больно доходят. Думали, думали – надумали: вышку строить надо. Высоченная вышка получилась, в самое небо упирается. Долго ли такой оравой. Ну а кто полезет? Все гамузом? Какая же вышка выдержит? Спорили, ругались – выбрали председателем Дуньку. Отчаянная была бабенка, такая же, как ты, Варка. Полезла наша Авдотьюшка, добралась до самого господа бога…
– Василиса! – закричала Варвара, приподнимаясь. – Иди скорее: о божественном зачали…
Чернявая женчонка, еще недавно жаловавшаяся на бабью участь, улыбаясь ткнула Варвару в бок. Остальные зашикали:
– Уже ты, бес, не перебивай!
– Ну, дак добралась, говорю, Дунька до самого бога. – Дарья опять повела насмешливым глазом в сторону Марфы. – Тот обрадовался: первый живой человек на небе, – не знает, чем и угощать – райские яблочки, яства всякие… О земле начал выспрашивать. А Дунька, злющая-презлющая, отдышаться не может. Нет, думает, ты мне зубы-то не заговаривай, не за тем на такую высь подымалась, да прямо к делу: “Что же ты, говорит, господи, такую несправедливость развел? Как зверей – дак холишь, от всякого воспитанья детей освободил, а на нас эко взвалил – света божьего не видим”. А бог-то – на то он и бог – знал, к чему клонит Дунька. “Дак ведь, голубушка, говорит, звери-то знаешь как… раз в году нюхаются. А вы на дню, бесстыдницы, сколько раз грешите. Ну-ко, говорит, вспомни про себя”. Дуньке и крыть нечем. “Хочешь, говорит, сделаю, как у зверей? Заведу меж вас такие порядки. Это в моей власти”. У Дуньки голова кругом. “Уже, говорит, господи, подожди – я с бабами посоветуюсь…” Ну, нагнулась к дыре, через которую влезла. “Бабы, кричит, слыхали, что бог-то предлагает? Соглашаться ли?” А те в один голос: “Дунька, не соглашайся! Условия неподходящи…”
Последние слова Дарьи потонули в хохоте. Из-под ближайших копен приподнялись любопытные головы.
Марфа сурово на всех посмотрела.
– Взбесились, кобылы! У тебя язык поворачивается, – накинулась она на Дарью, – в бабки годишься!..
Дождь меж тем перестал, опять стало припекать. Степан Андреянович уже снова суетился возле своего стога.
Через некоторое время, когда женки немного успокоились, Варвара с пресерьезным видом заметила:
– А ведь она, бабы, права…
Источник