Макияж в морге кто делает
Танатопрактик – это человек, который бальзамирует, одевает и делает макияж мертвым, чтобы родственники на похоронах могли запомнить своего близкого умиротворенным. Иногда танатопрактикам приходится формировать тело и лицо погибшего, по сути, собирая человека заново. KYKY познакомился со специалистом, который в профессии уже 20 лет, – и расспросил его о моде на мейкап, работе со знакомыми и профдеформациях.
С танатопрактиком Дмитрием Евсиковым я знакомлюсь на странной выставке ритуального IT в Минске. Пока он ищет визитку, рассматриваю его. Думаю, ему за 40, у него черные волосы, черные глаза и черный костюм – лицо теряется на этом траурном фоне. Он пытается улыбнуться мне в ответ, но двигаются только уголки рта – глаза остаются в положении отстраненной грусти. Нужно ли удивляться, если человек уже 20 лет работает в похоронном бизнесе? Но когда мы с Дмитрием садимся записывать интервью, на 10 минуте я слышу его смех, а в конце разговора леденею от рассказа про погибшую дочь. Так, может, эта профессия не притупляет эмоции к жизни – а наоборот учит парадоксальному жизнелюбию.
KYKY: Как вы стали танатопрактиком? Вряд ли это была детская мечта.
Дмитрий Евсиков: Не скажу, что всегда мечтал стать бальзаматором – так повернулась жизнь. Я работал в компании, которая занималась организацией выставок. В начале 90-х учредитель Сибирской Ярмарки Сергей Якушин решил провести выставку, посвященную похоронной тематике. После нее мы заинтересовались этой темой, стали ездить за границу, изучать культуру погребения в Европе. В то время Сергей Борисович увлекался астрологией. И астрологи сказали, что ему нужно заниматься чем-то мертвым: минералами, ископаемыми – или построить крематорий. Вот он и решил, что именно это ему нужно. Я тоже поверил в этот проект. Так появился наш частный крематорий в Новосибирске. Часть команды, которая работала на выставках, в том числе и я, стала работать и на этот проект. Потом владелец продал выставочную компанию, а я стал танатопрактиком и позже начал обучать специалистов в нашем учебном центре.
KYKY: Получается, похоронный бизнес прибыльнее, чем выставочный? Сколько вообще может зарабатывать бальзаматор?
Дмитрий: Похоронный бизнес тоже прибыльный, как и любой другой, но не настолько, как это рисуют. Говорят, мы делаем миллионы на смерти. Но это не так. Это чаще всего семейный бизнес. А крематорий – вообще долгоиграющий проект.
Зарплата танатопрактика разнится от региона к региону. Средняя, полагаю, около 500-600 долларов. Конечно, обычно есть доплаты за сверхурочные и за вредность, ведь специалисты используют формалин и другие химикаты, да и риск получить заболевания от мертвого тела существует. Нормальный работодатель заботится о людях. Кто-то молоко дает, как в Советском союзе на вредных предприятиях, а кто-то – деньги на молоко. Сами услуги бальзаматора стоят от 150 долларов за простой макияж до 1000 за сложную реставрацию, когда нужно полностью восстанавливать тело, голову, лицо.
KYKY: Помните свой первый заказ? Как это было?
Дмитрий: Это был 2003 год. У нас в крематории еще не было оборудованной бальзаматорской и никаких инструментов. Нам привезли то ли тело утопленника, то ли нашли его не сразу… В общем, сложная задача. Мы стояли перед ним и думали, как же с таким телом можно прощаться – и что нам с ним делать? Готовили его втроем с помощью подручных средств. Первые месяцы мы с Сергеем Борисовичем всё делали сами. Благо, тел было немного – от 5 до 10 в месяц. Это сейчас их по 500.
У меня изначально не было отвращения к мертвым телам. На самом деле, только 25% людей могут работать в наше сфере. Остальные просто не выносят вида мертвого тела или даже мысли, что с ним нужно что-то делать. Я как раз попал в эти 25%, у которых нейтральное отношение. Но я и не могу сказать, что испытываю огромное удовольствие при работе с телами. Я не некрофил. Но кто-то же должен это делать.
KYKY: Кто приходит к вам учиться?
Дмитрий: В основном это патологоанатомы, врачи, санитары моргов или сотрудники похоронных домов, бывают косметологи и визажисты. Последние не всегда выдерживают. Некоторые послушают теоретическую часть, а как дело доходит до практики на реальных телах, отходят в сторону и говорят: «Это не для меня. Я и близко не подойду к телу. Мне плохо от вида и запаха». Такое уже было несколько раз.
Стандартный курс длится четыре полных дня. За это время вполне реально научиться бальзамировать.
Для этого не нужно иметь медицинское образование – нужны базовые школьные знания анатомии и желание работать. К нам приезжают не только россияне, но и специалисты из других стран: Беларуси, Казахстана, Узбекистана и даже из Египта однажды были.
KYKY: А как происходит настоящее бальзамирование?
Дмитрий: Самое первое – это дезинфекция. Сначала тело обрабатывают специальными средствами. Ведь когда люди приходят прощаться, они касаются тела, целуют его, могут обнимать, в результате чего могут выходить газы, а значит и бактерии. Даже если у человека не было вирусов, тело могло постоять в морге и инфицироваться от другого тела. Так может передаваться 40 с лишним заболеваний: от обычного герпеса и гриппа до туберкулеза. Поэтому мы стараемся обезопасить людей.
Второй этап – бальзамирование. Оно бывает полным, когда бальзамирующий раствор вводится в сосудистую систему и проникает во все ткани, или частичным, когда раствор вводится в определенные области, например, в полости или ткани лица, чтобы восстановить и предотвратить разложение.
И третья составляющая – это макияж, когда лицу и рукам придают подобающий вид. Но иногда макияж не требуется, например, пожилым людям, которым 80-90 лет, у которых чистая кожа без трупных явлений. Однако в любом случае необходимо сформировать черты лица, потому что смерть рисует свой образ. Задача танатопрактика – восстановить лицо так, чтобы люди, которые пришли прощаться, не видели на лице усопшего гримасы страха, боли, гнева. Для этого мы используем техники подтягивания, корректировки мышц и тканей лица, как в косметологии. С помощью инъекций можем убрать морщины. Нередко бывают ситуации, когда подходит бабушка к гробу попрощаться с умершей соседкой и говорит: «Ой, Клава, ты же на 20 лет меня старше, а в гробу выглядишь на 10 лет моложе». Это значит, что специалист постарался – морщинки исчезли, а лицо стало более свежим.
Еще есть категория деформированных тел, которые нуждаются в реконструкции – восстановлении кожи, костей, тканей. Самые трудоемкие – это повреждение костей черепа. Для восстановления используют разные технологии склеивания или реконструкции с помощью гипса, скульптурного пластилина. Затем восстанавливается кожа. При отсутствии больших участков для восстановления можно использовать пластилин, а иногда необходимо взять кожу с бедра, но это делается только с согласия родственников. Я сам не раз это делал.
Однажды на восстановление ушло 12 часов. Это была скульптурная лепка, можно сказать – искусство.
Вообще у нас нет задачи оживить человека или создать его прижизненный образ. Скорее, мы создаем образ спящего человека, умиротворенного. Ведь часто люди, стоящие у гроба, видят пугающий облик, представляют себе, что человек умирал в муках и сейчас страдает. Этот образ остается у них в голове на долгое время, иногда на всю жизнь.
KYKY: Какую косметику вы используете в работе: обычную или специальную?
Дмитрий: Многие бальзаматоры до сих пор используют обычную косметику. Но она рассчитана на работу с теплой кожей. Мертвая кожа обычно сухая или, наоборот, мокрая и холодная. Обычная косметика на нее плохо ложится, поэтому во всем мире давно изобрели специальные средства, которые не содержат растительных или животных компонентов. Плюс они помогают в дезинфекции и предотвращении дегидратации, создавая невидимую пленку. Если у живых людей кожа должна дышать, то у мертвых, наоборот, нужно закрыть поры. Кроме декоративной косметики существует ряд препаратов, которые подготавливают кожу к макияжу. Получается, мы сначала «грунтуем» лицо, а потом рисуем его. Зарубежная специализированная косметика стоит дорого. Но мы в Новосибирске разрабатываем свои средства. И они совсем недорогие, дешевле брендовой косметики, чуть дороже крема «Балет», который используют во всех моргах.
KYKY: Что чаще просят: макияж в пастельных тонах или яркий, типа smoky eyes?
Дмитрий: Вечерний просят редко. Обычно его заказывают молодым девушкам, которых хоронят в свадебных или вечерних платьях. А в остальном выбирают пастельные тона. Но бывают исключения, например, когда бабушка носила только морковного цвета помаду. Тогда мы делаем, как просят. Иногда уговариваем людей не делать яркий макияж или не брать определенный цвет одежды. Например, если человек умер от цирроза печени и весь желтого цвета, а люди выбирают зеленое или желтое платье, то мы советуем выбрать что-то другое. А вообще запросы меняются постоянно. Если раньше на вопрос, нужен ли макияж, делали круглые глаза, то сегодня выбирают помаду и даже приносят ту, которую человек любил. Также просят покрасить волосы или сделать маникюр, причем определенного цвета.
KYKY: Смотрите ли вы бьюти-блогеров, чтобы быть в курсе трендов?
Дмитрий: В посмертном макияже нет трендов, как в живом. Поэтому у меня нет потребности следить, какие стрелки на глазах сейчас в моде. Но своим студентам я советую читать статьи о мейкапе и смотреть Youtube, чтобы они понимали, что, как и куда нужно наносить.
KYKY: А вы могли бы накрасить живого человека?
Дмитрий: Наверное, смог бы. Но никому не предлагал, и меня никто не просил. Может, когда надоест, пойду косметологом работать.
Мне иногда студентки говорят: «Я так не умею краситься, как вы труп накрасили».
KYKY: Помимо неприятного вида мертвого тела есть же еще запах. Что вы с ним делаете?
Дмитрий: Привыкнуть к этому запаху невозможно. Но бальзаматор может от него быстро избавиться, убрав причину – бактерии. Тела бывают «пахучими» не только от степени разложения. Это также зависит от заболеваний, которые перенес человек, например, венерических. Духами такой запах не устранить. Но парфюм все же используется. Иногда люди приносят одеколон или духи, которые любил человек. Плюс у нас в арсенале есть свои духи и отдушки – мы капаем их в гроб, а не на тело. Часто используем советские духи, типа «Шипр», «Красная Москва», «Александра» – они привычны, нейтральны и не такие броские, как французские ароматы или дешевые аналоги.
KYKY: А сложно ли одеть мертвое тело?
Дмитрий: Есть специальная одежда, которую не нужно надевать через голову – она на липучках и застежках на спине. Но даже обычную одежду можно надеть в одиночку. Специалист поворачивает тело с боку на бок, приподнимает голову, руки и продевает рукава. А вот если тело весит 130 килограмм, то, конечно, нужно участие двух-трех человек.
KYKY: Я слышала, что умершим людям могут сделать улыбку. Часто ли просят о такой услуге?
Дмитрий: Да, этот «тренд» от нас пошел. Однажды мы хоронили одного профессора. Он был очень жизнерадостный и улыбчивый человек, все время подтрунивал над студентами. И даже в гробу улыбался – мы не стали это убирать. На похоронах все студенты были в шоке и говорили: «Он даже из гроба над нами смеется». С тех пор мы стали предлагать оставлять легкую улыбку тем, кто при жизни был улыбчивым. Но не у всех тел это получается. Ведь улыбка – это не просто растянутые до ушей губы. В ней участвует множество мышц, и не всегда выражение улыбки можно сформировать. С другой стороны, было бы нелепо, если бы мы всех покойных заставляли улыбаться. Но этот образ действительно очень успокаивающе действует на родственников. Когда они подходят к гробу, для них это лучшее утешение.
KYKY: Знаю, что у хирургов часто проскакивают циничные шутки. Наверное, в вашей сфере тоже много черного юмора?
Дмитрий: Нет. Мы с самого начала запретили скабрезные шуточки в коллективе. Я видел людей, которых хлебом не корми – дай рассказать анекдот про похоронщика. Но мы стараемся настраивать людей так, чтобы и к родственникам, и к мертвому телу отношение было почтительным и достойным. У нас и в голову никому не придет употреблять слова типа «труп» или, тем более, «жмур». Почтительное отношение к мертвому телу – это уважение к человеку, который когда-то жил.
KYKY: А предъявляют ли претензии к работе танатопрактиков? Чем обычно недовольны заказчики?
Дмитрий: Претензии бывают. Первая группа жалоб – макияж сделан некачественно. Например, косметика нанесена комками или все накрашено одним цветом. У нас такое бывает редко. Вторая группа – когда нанесен несоответствующий макияж – например, мужчине сильно накрасили глаза или губы, или пожилой женщине сделали вечерний макияж. Естественно, у людей возникает вопрос: «Зачем вы так мою бабушку накрасили? Она вообще никогда не красилась». Это, скорее, недостаток коммуникации с заказчиком, у которого не спросили, каким цветом нужно сделать губы, стоит ли их ярко красить, нужно ли наносить тени. А иногда бывают ситуации, когда люди не узнают своего покойного, потому что его сильно изменили. Бывает, родственники говорят, что человек не похож на себя – но что поделаешь? А иногда настаивают, чтобы переделали. На это не нужно много времени – макияж делается за 15-20 минут.
KYKY: Что для вас лучшая похвала вашей работы?
Дмитрий: Мы часто слышим благодарность от родственников: «Он как живой». Или говорят: «Как вы сделали так, что она такая красавица? Как вы сделали так, что она выглядит моложе?» Или когда лицо было обезображено, а ты его заново создал, и люди приходят, обнимают и говорят: «Спасибо, что вы это сделали. Я бы не представлял себе жизни, если бы не попрощался». Был случай, когда мы хоронили молодую девушку в свадебном платье и с красивым макияжем. После похорон поздно вечером позвонил жених и спросил: «Вы мою Анечку уже кремировали?» Ему ответили, что кремируют ее ночью.
Он попросил разрешения приехать и сказал: «Я заново влюбился в нее – в тот образ, который вы создали».
От таких слов на душе становится тепло. Понимаешь, что делаешь что-то правильное, что находишься в том месте, где и должен быть.
KYKY: Мне кажется, ваша работа – это сплошное эмоциональное напряжение. У вас бывает так, что после смены вы выходите на улицу и просто радуетесь голубому небу?
Дмитрий: Да, когда ты целый день со смертью, а потом выходишь и видишь жизнь, понимаешь, что у тебя все хорошо – надо ловить эти моменты. Но работа церемониймейстера, например, гораздо сложнее, чем бальзаматора: они в день могут провести 10-15 похорон и видят много горя людей. А танатопрактик один на один с мертвым телом, которое не плачет и не страдает. Это спокойная работа.
Но, бывает, мне приходится всю организацию похорон брать на себя. И даже когда работаешь в бальзаматорской, приходят или звонят родственники и выливают свои эмоции. Иногда не знаешь, как реагировать. Ты не можешь принять их горе на себя, потому что ты не близкий. С другой стороны, тебе хочется посочувствовать. Грань очень тонкая, и иногда похоронные работники ее переходят: либо становятся слишком циничными, либо начинают плакать – но это тоже плохо, потому что людям непонятна такая реакция. Со временем я научился находиться на дистанции и при этом показывать, что мне небезразлично чужое горе.
KYKY: Приходилось ли вам работать с детскими трупами? Наверное, это самое сложное.
Дмитрий: Это всегда очень грустно. Тем более, я тоже потерял ребенка в молодости – умерла моя дочь. Ей был годик. Так что мне еще сложнее – но я как-то отвлекаюсь и продолжаю работать. С годами формируется философское отношение к смерти. Понимаешь, что смерть – неотъемлемая часть жизни, и это единственное, что человек знает наверняка. Конечно, с детскими телами бывает трудно: слезы наворачиваются, когда представляешь, каково маме, которая потеряла ребенка. Самое тяжелое – это именно общение с родителями.
KYKY: Вообще не представляю, как можно после такого снять стресс. Знаю, что многие люди, которые работают с мертвыми, сильно пьют. А вы?
Дмитрий: Да, есть люди, кто напиваются после работы. Но я не употребляю алкоголь. Для меня иногда достаточно глубоко вдохнуть и выдохнуть, поехать в лес или пойти в ресторан. По натуре я интроверт. В трудные моменты мне лучше побыть одному в тишине. Но, как и всем, необходимо, чтобы поддержала жена, чтобы дети прибежали ко мне и посидели на коленках. Хотя я научился проводить черту между работой и личной жизнью. Соблюдаю правило – не говорить дома о работе.
KYKY: Вы упомянули, что к вам часто за помощью обращаются знакомые. Бальзамирование людей, с которыми вы лично общались, сильно отличается от той же работы с незнакомым человеком?
Дмитрий: Да, это совсем другие эмоции. Когда ко мне обращаются за помощью, я не отказываю, потому что я знал этого человека, знал, как он выглядел, что из себя представлял, как ко мне относился. Но это эмоционально трудно.
Так было с телом моего отца. Он умер на следующий год после открытия крематория. Понадобилось больше времени на подготовку тела, потому что эмоции захлестывали.
Моментами я не мог дышать, но потом брал себя в руки и продолжал работу. Точно не помню – но, наверное, я с ним разговаривал, хотя обычно так не делаю, потому что привык работать в полной тишине. И, конечно, прокручивал всю свою жизнь в голове. Было сложно, но это было мое желание, меня никто не заставлял.
KYKY: За все эти годы, думаю, ваша профессия все же наложила на вас отпечаток. Поменялось ли у вас отношение к жизни и смерти?
Дмитрий: Отношение к смерти поменялось. Я и раньше не сильно этого боялся. Но сейчас мне точно не страшно умирать. Это еще и потому, что я верующий человек, верю, что со смертью жизнь не заканчивается. Ну, и так как я часто вижу умерших людей, задумываюсь, от чего они умерли и как не допустить, чтобы со мной произошло то же самое. Начинаю примерять на себя причины смерти – часто это онкология и сосудисто-сердечные заболевания – и невольно корректирую свою жизнь. Может, я стал более негативным. Я в принципе негативист – так говорят обо мне – сначала вижу плохое и только потом хорошее. Возможно, профессия это усиливает. Я стараюсь, чтобы на окружающих это не сказывалось, но получается не всегда.
KYKY: А у вас есть любимые фильмы?
Дмитрий: Я люблю советское кино и часто пересматриваю Гайдая. Иногда мне интересны умные сериалы. С удовольствием посмотрел «Менталиста», «Карточный домик». Но я не люблю депрессивные книги и фильмы, а ужасы вообще терпеть не могу – мне больше по душе жизнеутверждающие вещи. Видите, организм, наверное, требует компенсации.
Источник
Когда мы говорим о сфере ритуальных услуг, мы нередко ассоциируем её с чем-то мрачным и неприятным, и мало кто может себе представить, что люди, каждый день работающие с покойниками, могут получать настоящее удовольствие от того, что делают. Танатопрактик Оксана Томилина занимается подготовкой тел к похоронам: бальзамирует, одевает и делает макияж покойным так, чтобы родные запомнили их красивыми. Мы поговорили с Оксаной о детских мечтах, смерти и танатокосметике.
Интервью: Саша Кокшарова
По трудовой книжке я санитар морга. Эта работа занимает бо́льшую часть моего времени. В мои обязанности входит полная подготовка тела к церемонии прощания: я помогаю патологоанатомам провести вскрытие, ушиваю и обмываю тела покойников, укладываю их в гроб и выношу в ритуальный зал для церемонии прощания. По желанию заказчиков делаю бальзамацию и наношу посмертный макияж (такие услуги в морге оплачиваются отдельно. — Прим. авт.). Ещё я работаю как частный танатопрактик: в разных моргах Москвы или в других местах, где хранится тело, иногда даже в катафалках. Могу уехать в командировку в любую точку России, если мне оплачивают дорогу. Занимаюсь всем: от посмертных масок, косметики и реконструкции тела до дезинфекции и уборки помещений, в которых долго находились тела умерших. Дополнительно я подрабатываю моделью, но это скорее хобби: соглашаюсь только на те съёмки, которые мне интересны. И ещё — совсем немного рисую, очень редко делаю портреты на заказ.
Я с детства отличалась взбалмошным характером и протестовала, когда мне что-то не нравилось. У мамы для меня была подготовлена чёткая программа жизни: юбочки, куколки и плюшевые игрушки, — а я мечтала о пистолетике и машинке. Когда у меня появились первые карманные деньги, которые мне давала бабушка, я купила себе игрушечный автомат с лазерным прицелом — сидела на крыше дома и пыталась во что-то стрелять, хотя гулять на улицу меня выпускали не слишком охотно. Несмотря на то что наш город был маленький, на улице было небезопасно, и на каникулы я приезжала к бабушке.
Я норовила подержать покойника за руку, поправить волосы, подоткнуть покрывало. Похоронные процессии
с оркестром и цветами меня тоже завораживали
Она жила в доме, который заселили бывшими заводчанами, в основном преклонного возраста. Часто умирали соседи, а к похоронам готовились всем домом. Тело покойника оставалось в квартире. Родственники сами обмывали его, одевали, клали в гроб, и трое суток по православным канонам тело лежало дома. Насколько я помню, в первый раз я увидела покойника, когда мне было пять или шесть лет. Меня пытались выгнать из комнаты, где лежало тело, а я очень хотела там побыть. Я не могу это объяснить, но помню то чувство: я как будто была на пороге какого-то важного открытия, испытывала восхищение. Гробы обычно ставили на стол или на табуретки, и я вставала на носочки, чтобы увидеть лицо усопшего. Потом бабушка заметила, что я норовила подержать покойника за руку, поправить волосы, подоткнуть покрывало. Конечно, бабушка была в шоке. Похоронные процессии с оркестром и цветами, которые раньше ходили в маленьких городах, меня тоже завораживали. Я прилипала к окну, когда их видела.В этом страшно признаться, но к мёртвым меня тянуло с детства.
Когда умерла моя бабушка, меня совсем переклинило. Меня вообще нельзя было оттащить от комнаты, где лежало её тело. А она продолжает помогать мне и после своей смерти. Восемь лет назад я приехала на могилу к бабушке с единственной целью: мне нужно было, чтобы она дала мне вектор. Я тогда уже жила в Москве, но никак не могла найти себя, притом что я всегда была трудоголиком и начала подрабатывать с двенадцати лет. Начала с того, что работала флористом, была дизайнером интерьеров, менеджером, даже продавала диваны, а потом работала помощницей продюсера. У меня были силы и желание работать, но я не знала, что делать дальше — всё это было не моё. В тот визит к бабушкиной могиле я очень долго плакала.
На следующий день я вернулась в Москву. Я тогда жила с подругами в съёмной квартире. Когда я зашла домой, я сразу увидела на тумбочке визитку ритуального агента. Помню, что закричала: «Бабы, все живы?» Оказалось, что моя соседка познакомилась с парнем и он оставил ей эту визитку. Я попросила её, чтобы она связала меня с этим человеком. Через несколько часов у меня было собеседование, а на следующий день я была принята на работу ритуальным агентом. Так, будто по пинку своей бабушки, я нашла любимую работу и человека, с которым прожила пять лет.
Когда я работала в ритуалке, я часто просила у знакомых санитаров в моргах дать мне какое-нибудь поручение — очень хотелось работать именно с телом. Они по-доброму смеялись надо мной, и тогда я не могла даже подумать, что стану танатопрактиком. Однажды приехала в морг, где работал санитаром мой хороший друг, и пока мы пили с ним кофе, я обмолвилась о своей мечте. Тогда он стал учить меня основам бальзамации: сначала в теории, потом показал на теле, что нужно делать, а потом дал мне инструменты. И когда я начала бальзамировать сама, он посмотрел на это и сказал: «Ты ведь это уже делала».
Вывернутые и выдернутые суставы, артриты, растяжения — это классика моей работы. Все слышали,
что покойников тяжелее носить:
это связано с тем, что мышцы после смерти полностью расслабляются
Тогда я ушла из ритуалки и устроилась работать санитаром в морг, где была свободная вакансия. Примерно тогда же на меня по сарафанному радио посыпались частные заказы, мир ритуала очень тесен. Есть несколько коллег в России, которым я могу позвонить в любое время дня и ночи, спросить о нюансах бальзамации или обменяться эмоциями по поводу новой танатокосметики. Я самоучка, но через год после того, как начала работать в морге, я поехала в Новосибирск, к Сергею Якушину (основатель частного новосибирского крематория. — Прим. авт.), который делает очень много для развития культуры ритуального бизнеса в России. Там я и получила диплом о прохождении курсов танатопрактиков.
В основном коллеги меня ненавидят, особенно мужчины. Я так до конца и не поняла почему. С другой стороны, какой у вас возникает образ, когда вы слышите словосочетание «санитар морга»? Наверняка вы думаете, что это крепкий небритый мужик с перегаром. Вот такие мужики работали по десять, двадцать лет и ничего не умели делать, а тут пришла я, «какая-то выскочка» — много раз мне говорили так в лицо. Женщин среди танатопрактиков действительно очень мало, чаще всего они занимаются только нанесением косметики. Я думаю, причина в том, что это тяжёлая физически работа. Несколько дней назад я готовила к прощанию тело мужчины с пятьдесят шестым размером одежды. Казалось бы, не самый крупный человек, но пока я его готовила и укладывала в гроб, потянула обе руки и защемила мышцу на спине. Про три сломанных ногтя вообще молчу. Вывернутые и выдернутые суставы, артриты, растяжения — это классика моей работы. Все слышали, что покойников тяжелее носить: это связано с тем, что мышцы после смерти полностью расслабляются и тело обмякает. Таскать мёртвые тела жутко неудобно.
Когда я еду на заказ как частный танатопрактик, я беру с собой всё, что мне может понадобиться, необходимые инструменты и косметика занимают заднее сидение машины и багажник. Моя задача заключается не в том, чтобы сделать так, чтобы покойник был максимально похож на живого человека, а в том, чтобы создать новый образ. Я всегда прошу родственников дать как можно больше прижизненных фотографий погибшего для того, чтобы попытаться воспроизвести мимику, но это практически невозможно.
Для посмертного макияжа я использую специализированную танатокосметику, театральный грим и гражданскую косметику. Аэрокосметику я выбираю очень редко: только в тех случаях, когда кожа очень сильно повреждена и уже начала гнить, тогда работать спонжем или кисточкой уже невозможно. В этих случаях косметика наносится с помощью аэрографа — это специальное портативное устройство, которое распыляет средство равномерно и не травмирует кожу ещё сильнее. Главный минус — скудный выбор цветов.
Если всё сделать правильно, то близкие будут смотреть на покойника и видеть, что дорогой им человек улыбается. Задача танатопрактика — помочь близким усопшего легче перенести боль
Когда я работаю с телами женщин, для посмертного макияжа я использую ту гамму, в которой они красились при жизни, и я обязана подобрать цвета тон в тон. В таких случаях спасает только гражданская декоративная косметика. Я использую только люкс: он всегда хорошо наносится и не скатывается. Театральный грим я использую, если нет цели сохранить тело надолго, но нужно камуфлировать кожу. Набор, который я вожу с собой, стоит около двухсот пятидесяти тысяч рублей. Кроме косметики мне нужны специальные средства для скульптурирования и реконструкции тела. Например, баночка воска в пятьсот граммов стоит три с половиной тысячи рублей. И это только одна из десятка баночек, которые есть в моём арсенале. Ну и конечно, всегда должны быть инструменты для бальзамации. Например, игла троакар для откачивания лишних жидкостей из тела стоит двадцать пять тысяч рублей.
К сожалению, далеко не все люди понимают, чем я занимаюсь, и я часто слышу вопросы из разряда: «Да какая разница, как накрасить покойницу?» Разница есть. Если всё сделать хорошо и правильно, то близкие будут смотреть на покойника во время прощания и видеть, что дорогой им человек улыбается, что у него расслабленная поза и идеальный цвет лица. Тогда разум обманывает людей — так заглушается боль утраты. Задача танатопрактика — помочь близким усопшего легче перенести эту боль. Я делаю так, что во время похорон родные не видят мучений, которые перенёс человек в агонии смерти. Увы, смерть редко бывает красивой. Кстати, живых я красить не умею. Мои подруги часто возмущаются: «Ты этих красишь, а мы чем хуже?» Я пробовала рисовать стрелки, но получалось криво. Могу только замазывать синяки после посещения косметолога.
Я бы сказала, что в России с похоронным бизнесом дела обстоят плохо. Близкие каждого умершего должны пользоваться услугами санитаров морга или вызывать частного танатопрактика, но это правило не соблюдается. Объём работы по бальзамации зависит от состояния тела и от задач, которые ставит перед собой бальзамировщик. На какой срок надо сохранить тело? В каких условиях оно будет храниться? В любом случае самое главное при подготовке тела — это безопасность ритуала прощания, потому что мёртвое тело является потенциальным рассадником инфекционных болезней. Если тело будет отправлено самолётом или Грузом 200 — обязательно должна быть справка о бальзамировании.
В прошлом году я готовила к похоронам тело мужчины из США. Это был один из самых непростых заказов, потому что США в плане бальзамации впереди планеты всей: там полная бальзамация — это как почистить зубы. Заказ был сам по себе очень сложный: мужчина был очень отёкший и наполовину лысый — это страшный сон для танатопрактика. Если бы он был совершенно лысый, я бы просто полностью покрасила голову. Если бы у него была сохранившаяся шевелюра — сделала бы аккуратную границу линии роста волос косметикой, и всё было бы нормально. А лысеющему человеку надо и кожу закрасить, и волосы оставить. Ещё сложность была в том, что тело неделю лежало у меня в морге и после бальзамации его ещё почти неделю транспортировали на самолёте в США. Телом я занималась в общей сложности пять часов — на один только макияж ушло полтора часа. Тогда я не спала четвёртые сутки из-за работы и уже готова была упасть от изнеможения и нервов, но потом переводчик передал мне слова родственников: «Спасибо, что вы всё сделали в самом лучшем виде». Такие слова из уст американцев — лучшая благодарность.
Я влюблена в свою работу и не вижу себя в чём-то другом. Тяжело только тогда, когда родственники неадекватно относятся либо к умершему, либо ко мне
За годы работы у меня не было ни одного косяка, хотя я каждый раз волнуюсь, когда жду оценки родственников. Я ко всем заказам стараюсь относиться одинаково. Недавно с коллегами в морге рассуждали о том, каким нужно быть бездушным человеком для того, чтобы вскрывать тело ребёнка и ничего не чувствовать. Честно говоря, я не вижу особой разницы между мёртвыми взрослыми и детьми. К взрослым, наверное, даже больше жалости — у них уже есть накопленный жизненный опыт и личная история.
Когда мне кто-то из знакомых в очередной раз начинает говорить, какая у меня морально тяжёлая работа, я отвечаю, что мне не тяжело. Я влюблена в свою работу и не вижу себя в чём-то другом. Тяжело только тогда, когда родственники неадекватно относятся либо к умершему, либо ко мне. Я считаю, что вне зависимости от того, сколько у человека денег, сколько родственников будет на прощании, похороны должны проходить достойно. Если у людей нет денег на новое облачение для покойника, то это могут быть старенькие вещи, хотя бы заплатанные, но главное, чтобы они были чистыми. Мне кажется странным предупреждать людей о том, что нужно приносить для покойника чистую одежду. Я никогда не забуду, как ко мне в морг привезли тело мужчины, которому было лет пятьдесят. Безутешная вдова рыдала, общаться с ней было невозможно, мы еле успокоили её и выдали список вещей, которые нужно принести для подготовки церемонии прощания. Она принесла вещи, и мы с коллегой, когда начали одевать покойника, обнаружили, что все вещи были нестираными. Мне было очень жаль того мужчину, но, к сожалению, такое отношение встречается сплошь и рядом.
Помню, я готовила к похоронам тело молодой девушки, которая за месяц до смерти вышла замуж. Девушка была безумно красивая, к сожалению, её скосила опухоль головного мозга. Незадолго до смерти провели операцию — был шанс, что она поможет, но после этого она прожила две недели. Невыносимая трагедия для близких, но её мать держалась очень достойно, мы с ней постоянно были на связи. Она попросила моего совета, когда не смогла выбрать палантин для того, чтобы покрыть голову дочери. Просто не знала, какой бы понравился ей больше. Когда она говорила со мной, у неё текли слёзы, но на лице всегда была улыбка. Это была тёплая искренняя любовь сильного человека. Когда родственники относятся к умершему вот так, мне безумно легко работать. После таких заказов вырастают крылья за спиной: я чувствую, насколько я нужна.
Когда нужно подготовить к прощанию молодых женщин — это, наверное, самые ответственные и приятные для меня заказы. Всё должно выглядеть сказочно: маникюр, макияж, волосы. Когда родственники мне показывают фотографии при жизни, но я вижу, что для посмертного макияжа лучше подойдёт что-то другое, то предлагаю своё ви́дение. Например, могу сразу понять, что на лице девушки будут хорошо выглядеть нюдовые тона, или обнаружить, что с облачением, которое принесли родственники, не сочетается тот макияж, который они предлагают. Как правило, люди со мной соглашаются.
У меня уже есть устное волеизъявление о моих похоронах для близких. Я хочу чёрный матовый четырёхгранный гроб, и чтобы на могиле было шесть туек и одна ёлочка
Когда я пришла в ритуалку, мне почти все знакомые сказали, что я стану очень циничной и жёсткой. Но сегодня я могу серьёзно сказать, что я хоронила всех как своих. В одном я уверена: смерть — это не конец. Что именно там? Я считаю, что нет ничего определённого. Возможно, кому-то нужно будет перейти в чужое тело, кто-то останется среди нас, кто-то достигает апогея своего развития и отправляется в конечное место своего пребывания.
У меня уже есть устное волеизъявление о моих похоронах д