Человек который делает макияж трупам

С танатопрактиком Дмитрием Евсиковым я знакомлюсь на странной выставке ритуального IT в Минске. Пока он ищет визитку, рассматриваю его. Думаю, ему за 40, у него черные волосы, черные глаза и черный костюм – лицо теряется на этом траурном фоне. Он пытается улыбнуться мне в ответ, но двигаются только уголки рта – глаза остаются в положении отстраненной грусти. Нужно ли удивляться, если человек уже 20 лет работает в похоронном бизнесе? Но когда мы с Дмитрием садимся записывать интервью, на 10 минуте я слышу его смех, а в конце разговора леденею от рассказа про погибшую дочь. Так, может, эта профессия не притупляет эмоции к жизни – а наоборот учит парадоксальному жизнелюбию.

KYKY: Как вы стали танатопрактиком? Вряд ли это была детская мечта.

Дмитрий Евсиков: Не скажу, что всегда мечтал стать бальзаматором – так повернулась жизнь. Я работал в компании, которая занималась организацией выставок. В начале 90-х учредитель Сибирской Ярмарки Сергей Якушин решил провести выставку, посвященную похоронной тематике. После нее мы заинтересовались этой темой, стали ездить за границу, изучать культуру погребения в Европе. В то время Сергей Борисович увлекался астрологией. И астрологи сказали, что ему нужно заниматься чем-то мертвым: минералами, ископаемыми – или построить крематорий. Вот он и решил, что именно это ему нужно. Я тоже поверил в этот проект. Так появился наш частный крематорий в Новосибирске. Часть команды, которая работала на выставках, в том числе и я, стала работать и на этот проект. Потом владелец продал выставочную компанию, а я стал танатопрактиком и позже начал обучать специалистов в нашем учебном центре.  

KYKY: Получается, похоронный бизнес прибыльнее, чем выставочный? Сколько вообще может зарабатывать бальзаматор?

Дмитрий: Похоронный бизнес тоже прибыльный, как и любой другой, но не настолько, как это рисуют. Говорят, мы делаем миллионы на смерти. Но это не так. Это чаще всего семейный бизнес. А крематорий – вообще долгоиграющий проект. 

Зарплата танатопрактика разнится от региона к региону. Средняя, полагаю, около 500-600 долларов. Конечно, обычно есть доплаты за сверхурочные и за вредность, ведь специалисты используют формалин и другие химикаты, да и риск получить заболевания от мертвого тела существует. Нормальный работодатель заботится о людях. Кто-то молоко дает, как в Советском союзе на вредных предприятиях, а кто-то – деньги на молоко. Сами услуги бальзаматора стоят от 150 долларов за простой макияж до 1000 за сложную реставрацию, когда нужно полностью восстанавливать тело, голову, лицо. 

KYKY: Помните свой первый заказ? Как это было?

Дмитрий: Это был 2003 год. У нас в крематории еще не было оборудованной бальзаматорской и никаких инструментов. Нам привезли то ли тело утопленника, то ли нашли его не сразу… В общем, сложная задача. Мы стояли перед ним и думали, как же с таким телом можно прощаться – и что нам с ним делать? Готовили его втроем с помощью подручных средств. Первые месяцы мы с Сергеем Борисовичем всё делали сами. Благо, тел было немного – от 5 до 10 в месяц. Это сейчас их по 500.

У меня изначально не было отвращения к мертвым телам. На самом деле, только 25% людей могут работать в наше сфере. Остальные просто не выносят вида мертвого тела или даже мысли, что с ним нужно что-то делать. Я как раз попал в эти 25%, у которых нейтральное отношение. Но я и не могу сказать, что испытываю огромное удовольствие при работе с телами. Я не некрофил. Но кто-то же должен это делать.

KYKY: Кто приходит к вам учиться?

Дмитрий: В основном это патологоанатомы, врачи, санитары моргов или сотрудники похоронных домов, бывают косметологи и визажисты. Последние не всегда выдерживают. Некоторые послушают теоретическую часть, а как дело доходит до практики на реальных телах, отходят в сторону и говорят: «Это не для меня. Я и близко не подойду к телу. Мне плохо от вида и запаха». Такое уже было несколько раз.

Стандартный курс длится четыре полных дня. За это время вполне реально научиться бальзамировать.

Для этого не нужно иметь медицинское образование – нужны базовые школьные знания анатомии и желание работать. К нам приезжают не только россияне, но и специалисты из других стран: Беларуси, Казахстана, Узбекистана и даже из Египта однажды были.

KYKY: А как происходит настоящее бальзамирование?

Дмитрий: Самое первое – это дезинфекция. Сначала тело обрабатывают специальными средствами. Ведь когда люди приходят прощаться, они касаются тела, целуют его, могут обнимать, в результате чего могут выходить газы, а значит и бактерии. Даже если у человека не было вирусов, тело могло постоять в морге и инфицироваться от другого тела. Так может передаваться 40 с лишним заболеваний: от обычного герпеса и гриппа до туберкулеза. Поэтому мы стараемся обезопасить людей. 

Второй этап – бальзамирование. Оно бывает полным, когда бальзамирующий раствор вводится в сосудистую систему и проникает во все ткани, или частичным, когда раствор вводится в определенные области, например, в полости или ткани лица, чтобы восстановить и предотвратить разложение. 

И третья составляющая – это макияж, когда лицу и рукам придают подобающий вид. Но иногда макияж не требуется, например, пожилым людям, которым 80-90 лет, у которых чистая кожа без трупных явлений. Однако в любом случае необходимо сформировать черты лица, потому что смерть рисует свой образ. Задача танатопрактика – восстановить лицо так, чтобы люди, которые пришли прощаться, не видели на лице усопшего гримасы страха, боли, гнева. Для этого мы используем техники подтягивания, корректировки мышц и тканей лица, как в косметологии. С помощью инъекций можем убрать морщины. Нередко бывают ситуации, когда подходит бабушка к гробу попрощаться с умершей соседкой и говорит: «Ой, Клава, ты же на 20 лет меня старше, а в гробу выглядишь на 10 лет моложе». Это значит, что специалист постарался – морщинки исчезли, а лицо стало более свежим. 

Еще есть категория деформированных тел, которые нуждаются в реконструкции – восстановлении кожи, костей, тканей. Самые трудоемкие – это повреждение костей черепа. Для восстановления используют разные технологии склеивания или реконструкции с помощью гипса, скульптурного пластилина. Затем восстанавливается кожа. При отсутствии больших участков для восстановления можно использовать пластилин, а иногда необходимо взять кожу с бедра, но это делается только с согласия родственников. Я сам не раз это делал.

Однажды на восстановление ушло 12 часов. Это была скульптурная лепка, можно сказать – искусство. 

Вообще у нас нет задачи оживить человека или создать его прижизненный образ. Скорее, мы создаем образ спящего человека, умиротворенного. Ведь часто люди, стоящие у гроба, видят пугающий облик, представляют себе, что человек умирал в муках и сейчас страдает. Этот образ остается у них в голове на долгое время, иногда на всю жизнь.

KYKY: Какую косметику вы используете в работе: обычную или специальную? 

Дмитрий: Многие бальзаматоры до сих пор используют обычную косметику. Но она рассчитана на работу с теплой кожей. Мертвая кожа обычно сухая или, наоборот, мокрая и холодная. Обычная косметика на нее плохо ложится, поэтому во всем мире давно изобрели специальные средства, которые не содержат растительных или животных компонентов. Плюс они помогают в дезинфекции и предотвращении дегидратации, создавая невидимую пленку. Если у живых людей кожа должна дышать, то у мертвых, наоборот, нужно закрыть поры. Кроме декоративной косметики существует ряд препаратов, которые подготавливают кожу к макияжу. Получается, мы сначала «грунтуем» лицо, а потом рисуем его. Зарубежная специализированная косметика стоит дорого. Но мы в Новосибирске разрабатываем свои средства. И они совсем недорогие, дешевле брендовой косметики, чуть дороже крема «Балет», который используют во всех моргах.

KYKY: Что чаще просят: макияж в пастельных тонах или яркий, типа smoky eyes?

Дмитрий: Вечерний просят редко. Обычно его заказывают молодым девушкам, которых хоронят в свадебных или вечерних платьях. А в остальном выбирают пастельные тона. Но бывают исключения, например, когда бабушка носила только морковного цвета помаду. Тогда мы делаем, как просят. Иногда уговариваем людей не делать яркий макияж или не брать определенный цвет одежды. Например, если человек умер от цирроза печени и весь желтого цвета, а люди выбирают зеленое или желтое платье, то мы советуем выбрать что-то другое. А вообще запросы меняются постоянно. Если раньше на вопрос, нужен ли макияж, делали круглые глаза, то сегодня выбирают помаду и даже приносят ту, которую человек любил. Также просят покрасить волосы или сделать маникюр, причем определенного цвета.

KYKY: Смотрите ли вы бьюти-блогеров, чтобы быть в курсе трендов?

Дмитрий: В посмертном макияже нет трендов, как в живом. Поэтому у меня нет потребности следить, какие стрелки на глазах сейчас в моде. Но своим студентам я советую читать статьи о мейкапе и смотреть Youtube, чтобы они понимали, что, как и куда нужно наносить.

KYKY: А вы могли бы накрасить живого человека?

Дмитрий: Наверное, смог бы. Но никому не предлагал, и меня никто не просил. Может, когда надоест, пойду косметологом работать.

Мне иногда студентки говорят: «Я так не умею краситься, как вы труп накрасили». 

KYKY: Помимо неприятного вида мертвого тела есть же еще запах. Что вы с ним делаете?

Дмитрий: Привыкнуть к этому запаху невозможно. Но бальзаматор может от него быстро избавиться, убрав причину – бактерии. Тела бывают «пахучими» не только от степени разложения. Это также зависит от заболеваний, которые перенес человек, например, венерических. Духами такой запах не устранить. Но парфюм все же используется. Иногда люди приносят одеколон или духи, которые любил человек. Плюс у нас в арсенале есть свои духи и отдушки – мы капаем их в гроб, а не на тело. Часто используем советские духи, типа «Шипр», «Красная Москва», «Александра» – они привычны, нейтральны и не такие броские, как французские ароматы или дешевые аналоги.

KYKY: А сложно ли одеть мертвое тело?

Дмитрий: Есть специальная одежда, которую не нужно надевать через голову – она на липучках и застежках на спине. Но даже обычную одежду можно надеть в одиночку. Специалист поворачивает тело с боку на бок, приподнимает голову, руки и продевает рукава. А вот если тело весит 130 килограмм, то, конечно, нужно участие двух-трех человек. 

KYKY: Я слышала, что умершим людям могут сделать улыбку. Часто ли просят о такой услуге?

Дмитрий: Да, этот «тренд» от нас пошел. Однажды мы хоронили одного профессора. Он был очень жизнерадостный и улыбчивый человек, все время подтрунивал над студентами. И даже в гробу улыбался – мы не стали это убирать. На похоронах все студенты были в шоке и говорили: «Он даже из гроба над нами смеется». С тех пор мы стали предлагать оставлять легкую улыбку тем, кто при жизни был улыбчивым. Но не у всех тел это получается. Ведь улыбка – это не просто растянутые до ушей губы. В ней участвует множество мышц, и не всегда выражение улыбки можно сформировать. С другой стороны, было бы нелепо, если бы мы всех покойных заставляли улыбаться. Но этот образ действительно очень успокаивающе действует на родственников. Когда они подходят к гробу, для них это лучшее утешение. 

KYKY: Знаю, что у хирургов часто проскакивают циничные шутки. Наверное, в вашей сфере тоже много черного юмора?

Дмитрий: Нет. Мы с самого начала запретили скабрезные шуточки в коллективе. Я видел людей, которых хлебом не корми – дай рассказать анекдот про похоронщика. Но мы стараемся настраивать людей так, чтобы и к родственникам, и к мертвому телу отношение было почтительным и достойным. У нас и в голову никому не придет употреблять слова типа «труп» или, тем более, «жмур». Почтительное отношение к мертвому телу – это уважение к человеку, который когда-то жил.

KYKY: А предъявляют ли претензии к работе танатопрактиков? Чем обычно недовольны заказчики?

Дмитрий: Претензии бывают. Первая группа жалоб – макияж сделан некачественно. Например, косметика нанесена комками или все накрашено одним цветом. У нас такое бывает редко. Вторая группа – когда нанесен несоответствующий макияж – например, мужчине сильно накрасили глаза или губы, или пожилой женщине сделали вечерний макияж. Естественно, у людей возникает вопрос: «Зачем вы так мою бабушку накрасили? Она вообще никогда не красилась». Это, скорее, недостаток коммуникации с заказчиком, у которого не спросили, каким цветом нужно сделать губы, стоит ли их ярко красить, нужно ли наносить тени. А иногда бывают ситуации, когда люди не узнают своего покойного, потому что его сильно изменили. Бывает, родственники говорят, что человек не похож на себя – но что поделаешь? А иногда настаивают, чтобы переделали. На это не нужно много времени – макияж делается за 15-20 минут.

KYKY: Что для вас лучшая похвала вашей работы?

Дмитрий: Мы часто слышим благодарность от родственников: «Он как живой». Или говорят: «Как вы сделали так, что она такая красавица? Как вы сделали так, что она выглядит моложе?» Или когда лицо было обезображено, а ты его заново создал, и люди приходят, обнимают и говорят: «Спасибо, что вы это сделали. Я бы не представлял себе жизни, если бы не попрощался». Был случай, когда мы хоронили молодую девушку в свадебном платье и с красивым макияжем. После похорон поздно вечером позвонил жених и спросил: «Вы мою Анечку уже кремировали?» Ему ответили, что кремируют ее ночью.

Он попросил разрешения приехать и сказал: «Я заново влюбился в нее – в тот образ, который вы создали».

От таких слов на душе становится тепло. Понимаешь, что делаешь что-то правильное, что находишься в том месте, где и должен быть.

KYKY: Мне кажется, ваша работа – это сплошное эмоциональное напряжение. У вас бывает так, что после смены вы выходите на улицу и просто радуетесь голубому небу? 

Дмитрий: Да, когда ты целый день со смертью, а потом выходишь и видишь жизнь, понимаешь, что у тебя все хорошо – надо ловить эти моменты. Но работа церемониймейстера, например, гораздо сложнее, чем бальзаматора: они в день могут провести 10-15 похорон и видят много горя людей. А танатопрактик один на один с мертвым телом, которое не плачет и не страдает. Это спокойная работа. 

Но, бывает, мне приходится всю организацию похорон брать на себя. И даже когда работаешь в бальзаматорской, приходят или звонят родственники и выливают свои эмоции. Иногда не знаешь, как реагировать. Ты не можешь принять их горе на себя, потому что ты не близкий. С другой стороны, тебе хочется посочувствовать. Грань очень тонкая, и иногда похоронные работники ее переходят: либо становятся слишком циничными, либо начинают плакать – но это тоже плохо, потому что людям непонятна такая реакция. Со временем я научился находиться на дистанции и при этом показывать, что мне небезразлично чужое горе. 

KYKY: Приходилось ли вам работать с детскими трупами? Наверное, это самое сложное.

Дмитрий: Это всегда очень грустно. Тем более, я тоже потерял ребенка в молодости – умерла моя дочь. Ей был годик. Так что мне еще сложнее – но я как-то отвлекаюсь и продолжаю работать. С годами формируется философское отношение к смерти. Понимаешь, что смерть – неотъемлемая часть жизни, и это единственное, что человек знает наверняка. Конечно, с детскими телами бывает трудно: слезы наворачиваются, когда представляешь, каково маме, которая потеряла ребенка. Самое тяжелое – это именно общение с родителями.

KYKY: Вообще не представляю, как можно после такого снять стресс. Знаю, что многие люди, которые работают с мертвыми, сильно пьют. А вы?

Дмитрий: Да, есть люди, кто напиваются после работы. Но я не употребляю алкоголь. Для меня иногда достаточно глубоко вдохнуть и выдохнуть, поехать в лес или пойти в ресторан. По натуре я интроверт. В трудные моменты мне лучше побыть одному в тишине. Но, как и всем, необходимо, чтобы поддержала жена, чтобы дети прибежали ко мне и посидели на коленках. Хотя я научился проводить черту между работой и личной жизнью. Соблюдаю правило – не говорить дома о работе.

KYKY: Вы упомянули, что к вам часто за помощью обращаются знакомые. Бальзамирование людей, с которыми вы лично общались, сильно отличается от той же работы с незнакомым человеком?

Дмитрий: Да, это совсем другие эмоции. Когда ко мне обращаются за помощью, я не отказываю, потому что я знал этого человека, знал, как он выглядел, что из себя представлял, как ко мне относился. Но это эмоционально трудно.

Так было с телом моего отца. Он умер на следующий год после открытия крематория. Понадобилось больше времени на подготовку тела, потому что эмоции захлестывали.

Моментами я не мог дышать, но потом брал себя в руки и продолжал работу. Точно не помню – но, наверное, я с ним разговаривал, хотя обычно так не делаю, потому что привык работать в полной тишине. И, конечно, прокручивал всю свою жизнь в голове. Было сложно, но это было мое желание, меня никто не заставлял.

KYKY: За все эти годы, думаю, ваша профессия все же наложила на вас отпечаток. Поменялось ли у вас отношение к жизни и смерти?

Дмитрий: Отношение к смерти поменялось. Я и раньше не сильно этого боялся. Но сейчас мне точно не страшно умирать. Это еще и потому, что я верующий человек, верю, что со смертью жизнь не заканчивается. Ну, и так как я часто вижу умерших людей, задумываюсь, от чего они умерли и как не допустить, чтобы со мной произошло то же самое. Начинаю примерять на себя причины смерти – часто это онкология и сосудисто-сердечные заболевания – и невольно корректирую свою жизнь. Может, я стал более негативным. Я в принципе негативист – так говорят обо мне – сначала вижу плохое и только потом хорошее. Возможно, профессия это усиливает. Я стараюсь, чтобы на окружающих это не сказывалось, но получается не всегда.

KYKY: А у вас есть любимые фильмы?

Дмитрий: Я люблю советское кино и часто пересматриваю Гайдая. Иногда мне интересны умные сериалы. С удовольствием посмотрел «Менталиста», «Карточный домик». Но я не люблю депрессивные книги и фильмы, а ужасы вообще терпеть не могу – мне больше по душе жизнеутверждающие вещи. Видите, организм, наверное, требует компенсации.